Анна Минибаева - Отец мне ревизор

Закрывшаяся дверь отрезала волну гневных воплей, и Зайков оказался окружен благодатной тишиной, устанавливающейся в коридорах вуза после звонка на занятие. Сегодня у Зайкова не было первой пары, а в части его подработки администратором сайта не предвиделось ничего срочного, поэтому преподаватель не торопясь поднимался на второй этаж. Каких-то шесть лет назад эту лестницу украшали красивые широкие окна с благородными деревянными рамами, которые с приходом нового руководства заменили на современные бездушные стеклопакеты. Они, возможно, и сохраняли больше тепла, но совершенно уродовали парадный вход здания. Правда, если стеклопакеты еще можно было принять, то пейзажи, снятые хоть и на дорогой фотоаппарат, но абсолютно непрофессионально, заменившие висевшие когда-то на стенах лестничного пролета фотографии ученых и известных выпускников, простить было нельзя. Эти фотографии были сделаны новой молоденькой проректоршей по воспитательной работе, находящейся, по слухам, в родстве с ректором. Так потихоньку вуз из храма науки превращался в церквушку культа местных самопровозглашенных божков.

Приближаясь ко второму этажу, где и находился его кабинет, Зайков услышал громкие возбужденные голоса. В первом он с разочарованием узнал голос проректорши Елены Мартышкиной – одной из представительниц «бабского царства», так сейчас называли их ректорат. С ней разговаривала Вилена. Ее громкий и немного визгливый голос вызывал в Зайкове неприятные воспоминания о базарах и рынках, которыми был усыпан их небольшой городок. Все-таки не зря говорят, что до конца вытащить деревню из девушки невозможно.

Зайков замедлил шаг, надеясь, что они уйдут, но голоса все приближались, и вот Мартышкина и Казакова вышли на лестничный пролет. Зайков натянул на лицо притворную улыбку:

– Елена Николаевна, доброго вам утречка! – протянул он, а сам во всех подробностях представил, как жирно намазанное тональником лицо Елены отекает, обнажая тонкие лапки морщин. Улыбаться тут же стало легче.

Та высокомерно оглядела его сверху вниз, не удосужившись ответить, лишь демонстративно посмотрела на дорогие наручные часы.

«Ишь, какими мы стали, – зло подумал Зайков. – Давно ли простым преподавателем была и жаловалась, что руководство ее не принимает. А теперь посмотрите на нее, цаца!»

Зайков прошел мимо, не пытаясь больше заговорить.

– Павел Валерьевич, – донесся до него голос Мартышкиной, когда он уже остановился у двери кабинета, пытаясь отыскать ключ. – Задержитесь-ка на секунду!

Он снова натянул неискреннюю улыбку и не сделал ни единого шага к руководству, предоставив ей возможность самой достучать до него своими высокими шпильками.

– Скажите мне, пожалуйста, почему вы опоздали? – спросила проректорша.

– Я пришел вовремя, – удивленно ответил он.

– Когда вы поднимались по лестнице, было семь минут девятого, тогда как по трудовой дисциплине в восемь вы уже должны быть на рабочем месте.

Зайков почувствовал, как внутри него поднялась волна раздражения. На секунду его лицо искривилось, выдавая его истинное отношение к начальнице, но он довольно быстро смог совладать с ним и снова нацепить простодушно-доброжелательную маску. Впрочем, от цепкого взгляда проректора эти изменения скрыть не удалось.

– Потрудитесь написать объяснительную, – продолжила проректорша и уже повернулась, чтобы уйти, но ее остановил твердый и громкий ответ Зайкова:

– Нет.

Она остановилась, будто ее окатили ведром ледяной воды, и медленно повернулась к преподавателю.

– В смысле нет? – прошипела она. – Я ваш непосредственный руководитель, и я требую, чтобы вы написали объяснительную.

– Вам, дорогая Елена Николаевна, лишь бы в бумажках копаться. Готовимся к аккредитации – пишите отчеты, провели мероприятие – пишите отчеты. Отчеты за неделю, отчеты за день, одни отчеты! А работать-то когда?

Лицо Мартышкиной начало покрываться красными пятнами, и она снова, как всегда в злости, начала наглаживать свои волосы – пушистые, несмотря на ежеутреннюю процедуру выпрямления.

– Хотите, чтобы я написал объяснительную, – собирайте комиссию, выносите постановления и присылайте уведомления. Так Трудовой кодекс утверждает, – Зайков, наконец, повернул ключ в замочной скважине своего кабинета. – А еще лучше, – заключил он, уже наполовину находясь в кабинете, – приходите ко мне в пять вечера, дабы выгнать меня домой. А то, понимаешь, мы должны за те копейки, что вы тут платите, сидеть с восьми утра до восьми вечера. Доброй вам работы сегодня, Елена Николаевна.

Зайков хотел закрыть кабинет, но Мартышкина придержала дверь и вошла вслед за ним, сверкая глазами:

– А вы не смейте в пять вечера уходить! Да-да, не смейте! Вы доплату получаете, вот и сидите здесь столько, сколько понадобится! А то устроились хорошо – деньги за две должности получаете, а уходить хотите ровно в пять!

– Вы свою доплату с моей не сравнивайте, Елена Николаевна. Получали бы столько, сколько я, и такие прекрасные часики на вашей милой ручке не красовались бы.

– Сегодня я жду объяснительную, – сказала проректор, четко разделяя слова. Затем она развернулась, чуть пошатнувшись, на каблуках и вышла за дверь, громко хлопнув ей напоследок.

– Самодурка, – прошипел Зайков, в сердцах бросив на стул свой клетчатый шарф.

***

Вилена со злостью захлопнула ежедневник. Ситуация выходила из-под ее контроля.

Ее личный пятилетний план развития личного бренда висел на волоске из-за этого внезапного визита ревизора. Ей стоило больших сил втереться в доверие руководству вуза, выбить себе нормальную зарплату и получать льготы на учебе. Все может полететь в тартарары, если вуз не пройдет проверку – грянут перемены, которые могут спутать ей все карты. Потому она срочно созвала весь актив, который на время длинных выходных расползся по всей области. Вилена гордилась, что смогла убедить всех вернуться на два дня раньше – кто-то не возражал, потому что действительно был ей обязан всем, как этот сирота Виктор Кравцов, кто-то не отказал из-за дружеских чувств, которые она мастерски внушила, как Вика Крылова, а кто-то попросту был слишком слабохарактерен, чтобы отказать, вроде Лены Штыковой.

По коридору кто-то пробежал, оглушительно стуча высокими каблуками. Вилена поморщилась. Любое подтверждение хаоса в университете раздражало ее.

Она откинулась на спинку кресла и сомкнула ладони на затылке, с силой крутанув кресло. Мир вокруг нее завертелся – замелькали кубки и грамоты, словно помноженные сами на себя десятки раз, окно превратилось в тусклое светящееся пятно, папки с документами закружились в изнурительном танце. Девушка закрыла глаза и позволила миру вокруг успокоиться, замедлить свой бег и остановиться, тяжело дыша.