Валерий Касаткин - Ожидание свободы. Роман

Внутри помещения двое мужчин разговаривали на повышенных тонах. В одном из них он по голосу сразу узнал Стёпку Новикова по кличке Гулька, который языком работал лучше, чем руками и ногами. Было мужику тридцать пять лет, и жил он в ветхом доме в деревне с женой и тремя детьми, двое из которых были мальчики. Отца его забрали в армию, откуда тот не вернулся, а мать рано умерла от тифа. Остались Гульке по наследству домишко и кусок земли, который почти ничего не родил из-за плохого ухода за ним. Выращенной картошки и овса хватало на малое время. Поэтому Стёпке с неохотой, но приходилось подрабатывать у крепко стоящего на земле белоруса, сорокадвухлетнего мужика Конькова Филиппа Павловича, который занимался любимым делом и мечтой всей своей жизни – разведением породистых лошадей.

До дома Гульки от корчмы была ровно верста, и Стёпка частенько по вечерам преодолевал это расстояние, чтобы выпить «гарэлки» за свои деньги, а вот закусить старался за чужой счёт, используя для этого природой данное красноречие и хорошо подвешенный язык. Кроме этого, Новиков умел читать и писать и даже за свою полугультайскую жизнь прочитал несколько книг.

Дыбкин, стоя под дверью, услышал удар чем-то по столу, не выдержал и вошёл внутрь приёмного помещения, и сразу же в его носу защекотало от едкого запаха табачного дыма, глаза заслезились. Миша прокашлялся и, подойдя к двум посетителям, сидящим за деревянным столом, помахал рукой, разгоняя дым.

– Здорово, мужики! Мне можно дополнительно сэкономить денежки на том, что самому не надо тратить их на курево. Для этого достаточно заглянуть сюда – и я уже одурманен. Вот и сейчас у меня уже голова закружилась от дыма.

– Значит, выходит, ты на нас дополнительно экономишь, а следовательно, ты нам должен делать проставку за счёт заведения, – Стёпка мутными глазами посмотрел на Дыбкина и скривился в улыбке, обнажив, как ни странно, ровные целые зубы.

– Слушай, парень, а ты случайно не еврэй? – Миша смачно выделил последний слог «рэй».

– Может, я и хотел бы им быть, но у меня душа другая. Она у меня требует простора, полёта. Но я пока зажат в тиски между двумя эксплуататорами – тобой, Дыбкин, и коневодом Коньковым. Правда, у тебя моя душа отдыхает, но ты забираешь у меня время и убиваешь желание вырваться из алкогольного дурмана, – Степан помахал указательным пальцем перед глазами еврея.

– Прежде всего, как тебе известно, я «гарэлкой» не торгую. Это делать запрещено. Кроме этого я не отрицаю вред от алкоголя для сознания и здоровья людей. Но ты ведь иногда бываешь трезвый. И прежде чем пойти искать дурман для головы, посмотри на своих голодных детей, посчитай гроши в кармане, посмотри на зарастающую бурьяном свою землю и подумай, стоит ли тебе идти в посёлок за версту от дома, чтобы твоя душа улетела в нереальный мир. Ты ведь знаешь, что оттуда она каждый раз возвращается с ещё большим количеством ран, которые всё труднее и труднее затягиваются. И, поверь мне, ни я, ни Коньков не эксплуататоры. Мы хорошо делаем свою работу, предначертанную судьбой. Я умею делать деньги и их считать. Конькову Бог послал любовь к лошадям. И он, находясь в равных с тобой условиях, смог воплотить свою мечту в жизнь. Тебе, я вижу, Бог послал неплохие мозги. Отрезви их и заставь работать на себя, а не против себя.

– Ошибаешься, еврей. Мы не в равных условиях. Это вы веками с подачи государства одурманиваете народ алкоголем. Я тебе могу напомнить время, когда тысячи русских людей подняли бунт против спаивания народа. Тогда восстание было жестоко подавлено. Тысячи людей, которые захотели жить трезво, были отправлены на каторгу. Тогда евреям, у которых пострадали питейные заведения, компенсировали ущерб, а людей снова заставили пить, а если кто не пил, должен был заплатить за не выпитую норму, установленную государством сумму. Так кто меня алкоголиком сделал ещё в утробе матери? Правда, теперь до царя дошло, что с пьяным народом процветания государства не достигнуть. Но пьянство одним указом не искоренишь. Больной народ нашёл лазейки и стал гнать «гарэлку». И я бы гнал, если бы было из чего. Вот и приходится идти сюда, чтобы подлечить душу.

Дыбкин расплылся в улыбке.

– Но я повторяю, что каждый человек волен выбирать свой путь с алкоголем или без. Мне, конечно, выгодны такие, как ты, но я в душе, пусть даже и еврейской, против алкоголизма.

– Ладно, господин Дыбкин, налей-ка нам с крестьянином Петром по чарке «гарэлки», и тебе это зачтётся. Всем уже известно, что творится в государстве. Грядут великие перемены. Тут недавно ходили по нашим местам люди и говорили, что скоро власть ваша кончится. Землю отдадут народу, как и всё остальное, – Стёпка провел непослушной рукой по кругу.

Миша продолжал дружелюбно улыбаться.

– Поверь мне, скоро моя корчма снова заработает в полную силу. Власти нужны будут деньги и люди, которые их могут считать. Я уверен, что хоть у меня её и заберут, то всё равно оставят ею управлять, поскольку других претендентов не найдётся. Ты не обижайся, Стёпа, если, допустим, тебя поставят надзирать за питейным заведением, то сам знаешь, что получится. А насчёт чарки это не ко мне.

– Ну и хитрый же ты, еврей. Но ты нас не бойся, мы тебя никогда не сдадим, – Степан кольцами выпустил табачный дым изо рта.

– Ладно, так уж и быть. Порадовал ты меня, Степан, сегодня своей рассудительностью. Тебе бы подучиться и ум прояснить от алкоголя, тогда бы ты смог добиться успехов в жизни, – Дыбкин махнул рукой своему работнику. Через минуту на столе оказалось два стакана с мутной жидкостью и тарелка с двумя большими солёными огурцами, – смотрите не замёрзните в сугробе, когда поползёте обратно домой.

Стёпка стукнул себя кулаком в грудь.

– Чтобы отключить наши мозги и ноги, надо выпить ещё три раза по столько. Но спасибо и за это. И буду откровенным: скоро завяжу с твоим болотом. Кое-какие люди возлагают на меня надежды.

Еврей Дыбкин, выйдя из корчмы, подумал: надо с этим Гулькой дружить. Началось смутное время. И неизвестно, кто из этой мути выберется на коне, а кто заблудится в мутных водах предстоящих потрясений. Степан Новиков, у которого на правой руке нет трёх пальцев и который по этой причине освобождён от винтовки, возможно, обретёт себя в новой жизни в новом качестве. Но он, Дыбкин, как подсказывала ему интуиция и кое-какие вести, долетавшие на окраину Российской Империи из Петрограда, должен остаться на плаву. Утонуть ему не дадут высоко парящие евреи, которые придут к власти с помощью таких, как Новиковы, и ещё более обнищавших крестьян, рабочих и батраков, многие из которых вдобавок ко всему безбожно пьют. Дыбкин шёл по хрустящему снегу мимо еврейских домов и благодарил судьбу, что он нашёл своё место в жизни и что может прокормить свою семью, вырастить своих прекрасных девочек и дать им достойное образование. Вместе с тем он понимал, что остальной народ живёт в нищете, на грани выживания. Особенно это касалось крестьянства, которое было обделено землёй и обложено непомерными поборами. Положение ухудшала война, которую страна вела с Германией. Обездоленный народ когда-то должен взорваться. Миша содрогнулся от выстрелившей в висок мысли: а ведь такое время настало!

Читать дальше