Валерий Касаткин - Ожидание свободы. Роман

Новиков, выпив стакан «гарэлки» и прислушавшись к своему организму, понял, что на сегодня достаточно. Он распрощался с Петром, положил огурец в карман тулупа, туда же засунул недоеденный другом кусок хлеба и вышел в темноту. Посёлок уже спал. Стояла мёртвая тишина. Стёпа поплёлся в свою деревню по санному следу, темнеющему на белом снегу. Проходя мимо еврейского дома, он подумал: «Спите-спите, жиды, пока спокойно, скоро вам будет не до сна. Поджарю я вас на сковородке на вашем же топлёном масле. Хотя зачем я так думаю? Без жидов нам не прожить. Пусть они и жадные, но последние штаны с нас не снимают и даже в трудную минуту помогают. Ладно, пусть живут, особенно этот Дыбкин, у которого даже душа есть, похожая на мою. Но вот другие эксплуататоры, берегись! Хотя опять же, взять Конькова. Этот мужик тоже пусть живёт. На Новый год надарил нам и еды, и одежды, и даже денег дал. Но кого же тогда казнить? А казнить надо государство, которое довело его до такого состояния. Но он не дурак. Завтра он бросит пить, покажет этому главному эксплуататору фигу и скажет ему: хватит издеваться над людьми! Людям нужна другая власть, справедливая и заботящаяся о своём народе».

Через некоторое время Гулька вошёл в свою низенькую холодную халупу, в которой имелись печка, стол, лавка и две сбитые из досок кровати и, не раздеваясь, лёг на соломенный тюфяк под бок уже спящей жены.

В то время, когда Новиков по душам разговаривал с Дыбкиным, рослый жилистый мужик Коньков Филипп Павлович, которого природа наделила очень яркими голубыми глазами, русыми с рыжим отливом волосами и прямым носом на слегка продолговатом приятном лице, завершал рабочий день на своей конюшне. Перед уходом домой он погладил каждого коня по морде и заглянул каждому в глаза.

– Вам грех жаловаться на жизнь. Вы, мои любимые, накормлены, напоены, помыты, причёсаны. Для зимовки и ночлега вам созданы хорошие условия. Вашей задачей остаётся лишь одно – приносить здоровое потомство.

Пять кобыл, пять жеребцов, предназначенных на продажу, три жеребёнка, два жеребца-производителя, один из которых был в юном возрасте, преданно смотрели на хозяина и в знак любви к нему кивали головами. Филипп ещё раз посмотрел на своих любимцев и пошёл домой. Было семь часов вечера. Жена Елизавета, круглолицая, светловолосая женщина с живыми голубыми глазами, суетилась возле вытопленной русской печки, доставая оттуда сваренный в мундирах картофель. К приходу мужа на деревянном столе уже стояла сковородка с жареным луком и глиняная кружка с молоком, рядом лежал ржаной хлеб. Сын Василий, долговязый шестнадцатилетний парень, уже поужинав, сидел на лавке возле керосиновой лампы, подвешенной к потолку, и читал своим двум младшим братикам десяти и восьми лет детский журнал «Задушевное слово», один экземпляр которого был привезён отцом из Петрограда. Рядом с детьми лежала книга по географии, которую Вася уже зачитал до дыр, мечтая стать путешественником.

Филипп, сняв тулуп, шапку и рукавицы и повесив их возле тёплой печки, вздохнул:

– Две кобылы вот-вот должны жеребиться. Сейчас поужинаю и пойду караулить.

– А можно мне посмотреть? – Вася отложил журнал на лавку.

Младшие, Павлик и Ваня, завизжав от радости, подбежали к отцу и тоже стали его просить взять их с собой. Филипп добродушно улыбнулся в густые усы.

– Я вас позову, когда появятся жеребята. А до этого кобылам не надо мешать. Если уснёте, я вас разбужу.

– Меня, чур, не будить, – Лиза села за стол рядом с мужем, – я уже насмотрелась на это явление и лучше посплю.

– Я сам справлюсь. Да там-то и справляться нечего. Кобылы сами всё сделают. Я лишь потом подстилку сменю, – хозяин семейства достал из чугунка картофелину и, положив её в сковородку с луком, стал разминать вместе с кожурой, – из Петрограда доходят тревожные вести. В связи с этим нам надо подумать о своём будущем.

Лиза в испуге посмотрела на мужа:

– Нам что-либо угрожает?

– Пока – нет, но любая война, смута чреваты плохими последствиями. Нам надо быть готовыми к ним. Я тут подумал и решил, что нужно дом твоих родителей, который находится в деревне, подремонтировать и подготовить, в случае чего, для твоего переезда в него, Лиза, с детьми. А я останусь здесь один до лучших времён. На прошлой неделе я разговаривал с земским участковым начальником, который меня проинформировал, что в Петрограде уже в открытую готовится восстание под лозунгами свержения монархии, национализации земли и частных предприятий, а царь не принимает никаких серьёзных мер. У нас десять десятин земли, породистые лошади, свой хутор. Что с этим будет, когда к власти придут революционеры? Не знаю.

– Ты у нас, Филипп, умный, разбираешься в политике, одно время сельским старостой был. Народ тебе доверил эту должность, поэтому тебе лучше знать, что делать в складывающейся обстановке, а я от этого далека. Моя жизнь посвящена тебе и детям.

– Спасибо тебе, Лиза, за любовь и верность мне, а я тебя люблю и сделаю всё возможное, чтобы вас обошла беда. Ладно, пойду в конюшню. А вы, мужики, быстро спать, если хотите посмотреть, как жеребята первый раз будут становиться на ноги и сосать вымя своих мам.

Когда дети залезли на достаточно вместительную лежанку на печке, а жена улеглась на деревянную кровать за занавеской, Филипп вышел из дома в морозный звёздный вечер, прихватив с собой керосиновую лампу. В безмолвном воздухе изредка раздавалось фырканье лошадей и шуршание сена. Коньков набрал охапку ольховых дров и вошёл в конюшню, в которой было оборудовано два родильных отделения, более утеплённых и имеющих небольшую печку. Подвесив лампу на жердину, он разжёг очаг и уселся на солому. Когда пламя заплясало по стене, Филипп задул лампу и подумал: очевидно, скоро огонь запылает по всему российскому государству. Народ, особенно крестьяне, доведённые до нищеты и голода, соберутся в толпы и сожгут всё на своём пути. Достанется и ему. Люди не любят зажиточных и успешных. Хотя он всегда старался помочь обездоленным куском хлеба, деньгами. Но спасти людей от нищеты не мог. Это должно было делать государство, но оно этого не делало, а наоборот, ещё больше ухудшало положение крестьян, забирая последние крохи. Коньков помнил голодные годы, когда люди, доведённые до отчаяния, покидали свои места и уходили куда глаза глядят в поисках еды. Многие тогда умерли от голода. В то же самое время государство, выполняя договоры перед иностранными государствами с целью получения валютной выручки, вывозило зерно за границу, что вело к обогащению только определённой части дворянства. Денег этих, конечно, крестьянство не видело. Основная их часть проматывалась элитой в той же Германии, с которой теперь ведётся война. Коньков знал это и понимал, что так долго продолжаться не может. Он вдруг вздрогнул и реально осознал, что время для взрыва настало. Теперь его задача – спасти семью. Размышления Филиппа прервали тяжёлые вздохи кобыл.