Николай Бредихин - Полковник Вселенной. Интеллектуальный детектив

– Да что мне ваши навёрстывания! – Пальчиков буквально рассвирепел. – Александр Дмитриевич, батенька! Какие сроки? Все сроки прошли! Вы мне лучше скажите – с чем я… – он резко развернул в сторону Крупейникова перекидной календарь, – сейчас, да-да, именно сейчас к заведующему редакцией пойду? Что я ему покажу? Фитюльку-заявку вашу столетней давности?

– Нет, рукопись здесь, я же сказал… – Крупейников достал трясущимися руками из портфеля две папки и положил их перед собой. – Но…

Редактор напрягся, недоверчиво посмотрел на Александра Дмитриевича, затем осторожно перетянул к себе через стол верхнюю папку. Открыл, полистал немного.

– Ну вот, давно бы так. А то «месяц», надо же! – пробурчал он наконец себе под нос удовлетворённо. – Ясен пень, опять вклейки, вставки, от руки исправления, однако… все замечания учтены, изменения сделаны. Претензий нет к вам. – Он повеселел, широко улыбнулся Крупейникову: – Знаю я вашего брата автора: пока всю кровь не выпьете нашу, редакторскую, ни за что не успокоитесь. – Затем он бодро поднялся с кресла и сунул под мышку папки. – Ладно, теперь пора и на ковёр к начальству.

– Мне подождать вас? – не поднимая головы, тихо спросил Александр Дмитриевич.

Пальчиков недоумённо скривил полные, выпяченные губы.

– Да зачем? Позвоните к концу недели, но нужно ли? Вопрос практически уже решён. Хотя… Время сейчас такое – всего можно ожидать. Но я вас разыщу в случае чего.

Однако Крупейников не смог заставить себя уйти. Два часа он сиротливо просидел перед дверью кабинета, и, к счастью, не зря, как выяснилось. То ли на Пальчикова так подействовала некоторая доза алкоголя, принятого во время обеденного перерыва, то ли вообще прежде он возмущался лишь для видимости, разыгрывал представление, но, растроганный хмурым, побитым видом Александра Дмитриевича, наконец сжалился:

– Ладно, добро начальство дало полное, сроки тоже теперь позволяют. Так что Бог с вами, пользуйтесь моей добротой: забирайте ваши папки. В крайнем случае сошлюсь на обстоятельства: дочь, мол, у вас родилась и так далее. Но только две недели, больше никак не получится. Да и то… – тут он выдержал многозначительную паузу, – …при условии, что сначала вы сдадите рецензию, которую обещали Шитову. Ну-ну, не смотрите на меня так удивленно, в отпуск человек уходит, просил подключиться – это ведь я ему вас, на свою шею, порекомендовал. Где рецензия, Александр Дмитриевич? Что, тоже месяц сроку? Там ведь от силы на два дня работы. Так я могу надеяться? Вы не подведёте меня?

«Евгений Григорьевич, Евгений Григорьевич!» Нет, никакой Евгений Григорьевич здесь ни при чём. Никто не заставляет его так спину гнуть! Не на кого ему обижаться, кроме как на самого себя. Почему он не сдал рукопись? Зачем ему лишние две недели? Что за это время может измениться?

И всё-таки… Пожалуй, тут дело было не только в паническом страхе, который всегда охватывал Крупейникова в решающий момент, когда нужно было положить окончательный вариант рукописи редактору на стол: Александра Дмитриевича не оставляло впечатление, что на сей раз закавыка не в мелочах, каких-нибудь деталях. Им упущено что-то действительно важное. Однако возможно ли это прояснить за оставшиеся полмесяца?

И всё-таки нужно быть пообязательнее и соблюдать эти проклятые сроки. Не на таком уж он здесь особом положении, чтобы оставлять какие-то зацепки, за которые его можно при желании раскрутить. Ну и, конечно, к Шитову в редакцию художественной прозы надо было, хоть и торопился, забежать, извиниться. Ох, проклятая дипломатия!

– Ну что, вспомнил наконец?

– Вспомнил. Но не понимаю, кому и зачем нужны такие подробности?

– Будем считать, что это не твоего, и даже не моего ума дело. Просто необходимо кое-что выяснить, вот мы и пытаемся докопаться. Но один момент ты правильно уловил: суть именно в мелочах, подробности – как раз единственное, что может сейчас вывести нас на новый след.

Анатолий сглотнул кровь, потрогал языком, целы ли зубы.

– Я же вас просил больше не бить меня.

– Ты сам виноват, – пожал Шпынков плечами. – Думаешь, мне большая охота кулаками перед твоим носом махать? Ведь я же не требую от тебя чего-то невозможного, Анохин. Вопрос – ответ, куда уж проще? Однако доскональный, правдивый ответ, понял меня? Ну так продолжим? Для начала вспомним, на чём мы с тобой остановились.

– На том, как я первый раз оказался в психиатричке.

– Нет. Здесь мы всё уже прояснили. Давай чуть дальше продвинемся. Я спросил тебя, что было потом…

Анатолий задумался.

– Что было потом… Да в общем-то ничего особенного. Я надеялся, что от меня быстро отстанут после тех моих «признаний», однако в действительности получилось совсем наоборот: приходилось подолгу нудно растолковывать, в чём я вижу неправду, каких именно людей преследуют, за что. Тут мне и подвернулась идея: я полковник, полковник Вселенной, и ничего не надо больше объяснять. Можно быть самим собой, говорить что угодно, достаточно только в конце или середине разговора неожиданно отойти в сторону, взять под козырёк и минут пять бормотать себе под нос какую-нибудь чепуху. А затем с невинным видом преподнести своему собеседнику: так, мол, и так, извините, я полковник Вселенной, и, ничего не поделаешь, меня периодически вызывают на связь.

– И что, тебя никогда не спрашивали, какие именно задания ты получаешь, как их выполняешь?

– Да, поначалу здесь были трудности, но потом я решил эту проблему: у меня одно-единственное на всю жизнь задание – подробно рассказывать о том, что со мной произошло в течение дня.

– Хорошо, а теперь повнимательнее, мы наконец к главному подошли: кто-нибудь подсказал тебе мысль стать «полковником» или ты сам до неё додумался? Только не врать! – Шпынков стукнул кулаком по столу.

Анохин помялся, затем опустил голову.

– Да, был один человек.

– Ну, я говорил! А ты ещё отрицал, что завербован, – подскочил на стуле от радости Шпынков. – Ты и сам не знал, в какой омут тебя втянули, так тонко всё было проделано: вроде как шутка, а на самом деле подцепили на крючок. Я по глазам вижу, что ты честный человек, Анохин, что ты стал жертвой обмана. Так, теперь ставлю вопрос ещё конкретнее: кто был тот человек, где и когда он тебя завербовал?

– Я его смутно помню: полноватый, высокий, нос немного вздёрнут. Когда меня поместили первый раз в Институт имени Сербского – знаете, наверное, такое место, – мы с ним разговорились как-то и, когда речь зашла о «промывании мозгов», которые мне ежедневно устраивали врачи, он рассмеялся и сказал, что можно вот так сделать и тогда все отстанут.

– Прошу поподробнее! Это очень важный момент. Он тебе предложил это сделать? Он вербовал тебя?