Николай Бредихин - Полковник Вселенной. Интеллектуальный детектив

– Нет, пожалуй, даже не советовал, просто сказал: есть такой вариант, и всё.

– Внимательнее, внимательнее, Анохин! Ты прекрасно понимаешь, что вербовка была. Мы, слава богу, уже разобрались в этом, ну так и говори конкретнее: да, мне предложили, я подумал и согласился. Вербовка была, чёрт побери!

– Пусть будет по-вашему. Да, мне предложили, я согласился.

– Вот так-то лучше. – Шпынков удовлетворённо откинулся на спинку стула. – Теперь подпиши. Здесь и здесь. – Он вздохнул, потянулся, затем устало проговорил: – Ладно, на сегодня заканчиваем, но ещё два вопроса. Первый: тебе сразу предложили звание полковника или ты, что называется, торговался?

– Да, сразу. И я сразу согласился.

– И тебя не удивило, что звание такое высокое? Ведь по военному билету ты, если не ошибаюсь, рядовой?

– Нет, не удивило.

– Ты был настолько уверен, что справишься со своими обязанностями?

– Да, безусловно.

– Хорошо, тогда второй вопрос. – Шпынков достал из стола фотографию и показал её Анатолию. – Это тот человек?

– Нет, ничего похожего.

Собственно, как получилось? У него были свои планы, но в издательстве попросили: нужно было что-то из истории, однако популярное, актуальное, на злобу дня. Конечно же, Иван Грозный – фигура как нельзя более подходящая.

Работа для Крупейникова была совершенно неинтересная: столько белых пятен в русской старинушке, а тут гулять по исхоженным тропам. Однако отказ означал бы угрозу испортить отношения с издательством, Александр Дмитриевич слишком хорошо это понимал.

Грозный так Грозный. Крупейников потихоньку начал обычную игру с редактором, отвоёвывая позиции, ожидая, что Пальчиков осадит его, когда он слишком уж зарвётся. Однако тот на сей раз оказался удивительно уступчивым.

Наверное, Крупейников и сам поддался обаянию столь внезапно обрушившихся перемен, вылез из окопчика: ну как же, свобода, пока другие вокруг страшатся да подрёмывают, пиши, говори что хочешь!

А может, он просто увлёкся? Обнаружил в этом исхоженном что-то, чего раньше не замечал? Ему ничего не надо было откапывать, всё давно уже лежало на поверхности, детали, фрагменты были тщательно выписаны, оставалось только их соединить.

Впрочем, действовал он по привычке с крайней осмотрительностью: нигде вроде бы не переборщил, лишь начал разрушать сложившийся стереотип, вписывая тщательно в портрет норовистого царя-государя великое множество его предтеч и современников, представляя историю того периода не столько как описание придворных интриг и ратных баталий, а скорее, как жесточайшую духовную схватку, кульминацию борьбы идей.

Первое препятствие, которое встретилось тогда на пути зарождавшегося самодержавия, – всевластие церковников. Ясно было, что Церковь должна отойти на второй план, но как её к тому вынудить? Два предшественника Грозного решили этот вопрос послаблением, дав волю мысли. Расцвело пышным цветом вольнодумство, затронув буквально каждого, но и само духовенство разделилось вскоре на два лагеря. Главным, как ни странно, встал вопрос о мирских богатствах: иметь или не иметь их Церкви, «стяжать или не стяжать». А богатства эти не поддавались никакому исчислению.

И вот приходит человек, которому выпал жребий раздать всем сестрам по серьгам, расставить точки над «i»: нужное уложить на века по кирпичику, остальное – сор – безжалостно вымести. Он исполнен злобы против сызмальства унижавших его бояр, считавших его в лучшем случае первым среди равных. Да и в отношениях с Церковью он твёрдо намерен провести в жизнь принципы Филофеевы:

царь получает свою власть непосредственно от Бога, он уподобляется Богу и, подобно Царю Небесному, проникает во все помыслы человека;

кроме царя, некому унять людские треволнения;

власть царя выше власти духовной, которая в сношениях с государем не должна забывать своё место.

– Вы действительно уверены в том, что говорите?

Должно быть, общение с душевнобольными не всегда проходит бесследно для тех, кто их лечит: Анохин ещё в первую беседу с главврачом обратил внимание, что Горохова порой вполне можно было бы спутать с кем-нибудь из его пациентов, – во всяком случае, эксцентричности в нём было хоть отбавляй.

– Вы подумайте, что вы рассказываете! Это же самый настоящий бред – делириум! Послушать вас, так у нас в подвале какой-то средневековый каземат! Быть может, вам это померещилось? Я уже более десяти лет в нашем санатории, а ничего подобного не слыхал, а вы здесь всего неделю и вдруг такое откопали! Но мы, конечно, проверим. Напишите заявление, изложите в нём подробно, что с вами произошло. – Он помолчал, затем вновь внимательно посмотрел на Анохина. – Так вы настаиваете на своих утверждениях?

– Нет, – поспешно замотал головой Анатолий, – но мне хотелось бы отсюда куда-нибудь перевестись.

– Ах вот как! – Горохов взглянул на Анохина недоумевающе, как-то сбоку, по-птичьи. Затем сделал вид, что разобиделся. – Я вас не понимаю! У нас здесь идеальные условия. Вы улавливаете разницу: тут не сумасшедший дом, не психиатрическая лечебница, а санаторий – са-на-то-рий для душевнобольных. Ни одного буйного, ни разу на моей памяти не понадобилось вмешательство санитаров, лес кругом, грибы, ягоды. Цветной телевизор. Почти никаких лекарств. А кормят как! Куда же вы хотите перевестись?

– Куда угодно! Я согласен на любой вариант.

– Боюсь, что это вряд ли возможно, – пожал главврач плечами, – но напишите всё-таки заявление. Я обещаю, что сам лично им займусь.

Анохин потёр лицо руками, затем взглянул на главврача просительно.

– Скажите откровенно, доктор, шансов никаких?

Тот побарабанил пальцами по столу и проговорил уклончиво:

– Боюсь, что вы здесь не случайно. Характер вашей болезни как раз в том русле, на котором мы специализируемся. Так что вам повезло. Вы понимаете меня?

– Да, конечно. – Анохин кивнул.

– Можешь убираться к своей старухе! – Марина была близка к истерике. – Я же вижу! Ты стал относиться ко мне гораздо холоднее и мыслями уходишь от меня всё дальше! Иди, иди к ней, я тебя не держу! Обойдёмся с Сашенькой и без тебя!

Крупейников в растерянности смотрел на жену. Что случилось? Чем объяснить такой нервный срыв? Ей ведь нельзя сейчас волноваться.

– Подожди, Мариночка, объясни толком.

– А тут нечего объяснять. Звонила твоя ненаглядная, интересовалась, где ты есть. Вот ты мне и объясни, с какой это стати? Ты же мне клялся и божился, что не поддерживаешь с ней никаких отношений.

Ах, Господи, ну что за бестактность! Неужели надо было Зое сюда ему звонить? Что за срочность такая? Неужели не могла там, на той квартире его поймать?

Машенька, словно прочитав его мысли, вперила в Крупейникова взгляд своих незабудочных, обычно кротких глаз.