Ольга Фатум - Книга за месяц: миф или реальность? Фасткнига, или Волшебный пендель для начинающего, и не только, автора

Читательница: Вы меня не поняли. Я не имела в виду ничего такого…

Писатель: Вы понимаете, что, разрушив моего героя, переиначив мой роман, вы разрушили меня, изменили до неузнаваемости так, что я уже не чувствую своего Я?! Я – это не я, а кто-то еще, помимо меня, чуждый мне не-я!

Читательница: Мне, наверно, лучше уйти. Простите, я не хотела испортить вам вечер.

Писатель: Сидите. Вы же не виноваты в том, что я никудышный писатель, вы всего лишь подвели черту под моим прошлым, впрочем, как и будущим, которое она попутно перечеркнула.

Читательница: Ну, не говорите так. Это уж слишком. Вы отличный писатель, просто иногда мы не замечаем того, что у нас под носом, хотя с легкостью заглядываем под чужой.

Писатель: Это вы сейчас про себя или меня?

Читательница: Обоих.

Писатель: А вы забавная, хотя я вас уже начал побаиваться.

Читательница: Меня? Да боже упаси. Неужели я такая страшная?

Писатель: Отнюдь. Вы даже очень привлекательная и умная – качества почти несовместимые в одной женщине. За это я вас и прощаю.

Читательница: И все-таки…

Писатель: Все-все. Хватит о литературе. Давайте лучше о вас.

На этом, казалось, неприятный инцидент с критикой был исчерпан, казалось, тема была сменена, и разговор лился рекой, если бы не одно но, не одна запятая и многоточие, проступившие и разросшиеся, точно разводы от брошенного в воду камня, в подсознании писателя. И как ни силился он вслушаться в слова читательницы, как ни старался вникнуть в суть беседы и поддержать ее, ему подспудно слышались и мешали они, те самые подсмыслы, подтексты, к которым прежде он оставался глух, а теперь они окружали его повсюду.

Не в силах выносить это обостренное чувство слуха, он вдруг подскочил как ужаленный со стула, залепетал несвязанную речь в оправдание своего побега и второпях выбежал вон. Свежесть воздуха и прохлада ветра на какое-то время успокоили зуд его оголенных нервов, но как известно, укусы лучше не чесать, яд уже и так проник внутрь, а если еще добавить к нему внешнюю инфекцию, может получиться не самый здоровый коктейль. Однако, вопреки всему, в том числе и самому себе, автор направился к издателю, дабы задать ему тот самый болезненный вопрос, который впоследствии и ухудшил его состояние.

Издатель, как обыкновенно, сидел в своем кабинете, занятый скорочтением очередных скороспелых и недозрелых шедевров вызревших графоманов и зеленых писателей, когда в дверь неожиданно постучали. Издатель нахмурил брови, недовольный не столько тем, что его потревожили снаружи, сколько тем, что его уже который час, день и год мучают изнутри. Как раз в эту минуту большая стрелка старинных деревянных часов догнала две маленькие, на мгновение замерла, пока из небольшого отверстия в виде дупла не выскочила игрушечная кукушка и не возвестила, сколько еще осталось… как в лесу, по примете, кому жить, кому куковать, а кому и доживать.

Издатель и автор молча и неподвижно вслушивались в этот судьбоносный отчет по разные стороны двери, погруженные в свои тайные надежды, пока наконец каждый для себя не решил, что пробил его час и пора действовать. Один: вставать и уходить домой. Другой: входить, не дожидаясь ответа. Так они и столкнулись друг с другом лоб в лоб ровно в 00:00 по местному времени.

– Ба, какая встреча! А я-то думаю, что там за мышка под дверью скребется? А это сам автор к нам пожаловал! Проходите, проходите! Я уж думал, нескоро зайдете после такого-то триумфа и успеха у публики!

– Мда… Доброй ночи! Да куда уж нам. Все не так уж радужно и распрекрасно, как то рисуют в газетах и журналах.

– Да вы что?! Неужели? Что ж не так? Али слава не по нутру?

– Слава-то славой. Мда… У меня к вам вот какой вопрос. Вы роман мой читали, так?

– Конечно, читал. Что за вопрос?! И не один раз читал! Превосходный роман!

– И как вам главный герой?

– Тут вы, батюшка, завернули так завернули! Думали-таки, что вас не развернут и не выведут на чистую воду? Признаться, задумка ваша гениальна: вывести на арену автора и скормить его заживо роману на потеху читателям. Да притом сделать так, чтобы все поверили, что он и есть главный герой.

– А разве это не так?

– Я тоже так думал поначалу. Пока не прочитал рецензию одного из читателей и не перечитал еще раз роман.

– И?..

– И понял, что главного героя нет и не может быть по сути вообще. Есть только тень от писателя, затем автора, наконец, читателя в лице автора и писателя, и наконец, читательницы, которая делает эту тень блеклой и почти невидимой.

– То есть ни писатель, ни автор, ни читательница…

– Никто не главный, все лишь претендуют на роль главенства, но в этой отчаянной борьбе терпят поражение, склоняя главу перед единственно достойным ее – романом.

– В таком случае роман…

– Вы так расспрашиваете меня, будто не имеете к нему никакого отношения? Будто бы он вам чужой! Что с вами? Вам плохо?

На этом роковом слове «чужой» автору вдруг сделалось невыносимо дурно, его лицо побагровело, а руки нервно затряслись. И вот уже второй раз за день он почувствовал себя беспомощным перед нахлынувшими изнутри эмоциями и, будучи не в силах совладать с ними, попятился, как рак, назад к выходу.

Как писатель очутился дома с книгой в руках, он не помнил. События, происходящие с ним с тех пор, как он стал автором, более всего походили на заколдованный сон, нежели на реальность. Он было собрался не принимать их всерьез, но не тут-то было. Все окружение неумолимо возвращало и обращало его к роману, который единственно и оставался отрезвляющим элементом в цепи беспробудных пьянок в честь его псевдославы. Делать было нечего, кроме как перечитать его с позиции читателя, поскольку только авторской уже было недостаточно. Перечитать и понять, что автора больше нет, что есть некий писатель, написавший некий роман, непрочитанный и забытый навеки, и есть другой роман, приписанный этому писателю по имени автор, о котором говорят все и будут говорить всегда. Да только вот это уже не тот роман, который он кропал бессонными ночами и проектировал в обрывках мимолетных снов и сладостных мечтаний, но другой, чужой, как это угадал издатель.

Его роман так и остался внутри него. А то, что было написано и напечатано, с самого начало стремилось из текста стать произведением наравне с писателем, жаждущим имени автора. Казалось бы, возвышение обоих напрямую зависело от их взаимного роста, однако между ними ни с того ни сего вдруг выросла стена непонимания – конкуренция и вражда. Из этого кризиса был один выход: подстроиться под ситуацию либо изменить ее. Никто не давал гарантии, что новый роман или даже частичная коррекция старого даст желаемый результат, зато можно было предугадать наверняка обратную процедуру. Поэтому автор, уставший от оправданий, оговорок и неловких интервью, сдался и отдал все лавры роману.