Лукерья Сайлер - Сто рассказов о России и о Германии

– Ты что, не спишь, что ли? – спросил муж, приподнимая голову с подушки.

– Почему не сплю? Сплю я.

– Спи, рано ещё, – сказал он, отвернулся от меня на другой бок и снова засопел.

Может быть, мне встать да заложить робу в стирку, пока не забыла. Нет, если встану, то нашумлю, дети могут проснуться. Дети-то, может быть, нет. Накатались вчера на роликах «до упаду», едва до кровати добрались. Уснули сразу же. А вот он, что-то плохо сегодня спит, просыпается.

Я глянула на затылок спящего мужа.

Нет, не буду вставать, полежу ещё немного, может, усну. Мой взгляд остановился на портрете Марлен Диттрих, который нарисовал карандашом мой сын Генрих и повесил на стенку прямо перед нашей кроватью. Откроешь глаза, а она перед тобой со своими: с одним глазом закрытым, а другим немного приоткрытым. Сказала же вчера этому противному мальчишке: «Нарисуй ей нормальные глаза». Так нет же, всё равно так оставил. Ему, видите ли, не понравилось, как она о мужиках говорила. А что она такого сказала неправильно? Всё правильно говорила: «Женщины, бесспорно, умнее мужчин. Вряд ли найдётся женщина, которая была бы без ума от мужчины только из-за его красивых ног». До чего же она красивая женщина! Надо же такой родиться! Умная такая! Счастливая, наверное, была. Совсем недавно показывали кадры из кинофильмов с её участием. По-моему, это было связано с её юбилеем и открытием музея в Берлине. Мне особенно запомнился один момент.

Идёт она по залу в блестящем чёрном платье, впереди – почти от пояса – разрез, ноги видны, и в руке держит сигарету. (А я так и не научилась курить). Идёт Марлен, а все мужчины… О! Что это? Они не на неё смотрят, а на меня. О! Боже мой! Стыд-то, какой! Сижу я на крыше дома соседа, того, что «по черному» работу организовывал, в короткой юбочке, без кофты в одном бюстгальтере и снимаю лямки с плеч, как бы желая оголить свою грудь, а самой стыдно так. Рядом Мандаона (не Мадонна), американская певица, в рваных трусах, повернулась к этим же мужчинам задом, а их много так внизу стоит, и медленно, одной рукой драные свои штаны стягивает, оголяя свой зад. О! Господи! Так он же у неё не подтертый, после того, как она в туалет сходила. А внизу толпа орёт в состоянии повышенного восторга, хлопает, и почему-то двумя пальцами в небо все «тычат», и чувствую, что они хотят, чтобы я до конца лямочки с плеч стянула.

– Мать, ты сегодня вставать будешь? – услышала я сквозь свои видения голос мужа. – Мы тут посоветовались с мужиками и решили поехать в магазин «закупаться» с утра, а после обеда – в бассейн. Ты-то как на это смотришь?

– Какой бассейн? Мы же не собирались на этой неделе, – сказала я зло, проснувшись, но, не открывая глаз. Как хорошо, что он меня разбудил. А интересно: как это оказаться у всех на виду голой? Кошмар! Придёт же такое в голову нормальному человеку. А эта-то, что мне приснилась с голой попой? Я о ней не только не думала, но и не вспоминала не разу.

– Может быть, ты дома останешься? – спросил муж, – я знаю, ты сегодня плохо спала. Поспи ещё, если хочешь.

– Я в магазин хочу.

– Понятно. Собирайся в таком случае, если не возражаешь, конечно, против нашего предложения.

– Не возражаю я, и сейчас встану.

– А что это ты так рычишь сегодня?

– Не рычу я, встаю я.

Муж посмотрел на меня внимательно, покачал головой и, не сказав больше ни слова, вышел из спальни, плотно закрыв за собой дверь.

Спрашивает ещё: поеду я в магазин, или нет. Всю неделю сижу дома, жду его с работы, детей из школы и субботы, когда надо ехать «закупаться», или ещё куда-нибудь. Что бы надеть сегодня? Надоели эти брюки. Если надеть розовый костюм, юбку с кофтой, то буду в магазине, как «белая» ворона, или «розовая», и все, особенно наши, скажут сразу же: русская немка, а их дети ещё и пальцем покажут. Не могу я всё-таки понять этих немецких женщин. Сколько красивой одежды в их фирмах, магазинах – глаза разбегаются – качество отменное, а выйдешь куда, везде увидишь брюки и кофту навыпуск, а ещё чёрную, или серую куртку сверху. Как в Китае, или во Вьетнаме. Всё это скоро, наверное, национальной одеждой станет. Говорят, удобно. Оно понятно, но почему же серо-то так и скучно?

Я надела розовый костюм, встала перед зеркалом.

Странно, ведь у них же капитализм, если что-то не покупают, то и не продают, но если продают, то кто, спрашивается, покупает? Русские немки? Ну да – покупают, а потом в шкаф вешают. Надо полагать, все покупают. Где спрашивается, носят? Или все потом в шкаф вешают? Ерунда какая-то сегодня у меня в голове.

– Мама, папа говорит, что кофе готовое, – сказал сын Генрих.

– О! Господи! Сколько можно говорить, что кофе не готовое, а готов. Одно и то же каждый день. По-немецки ещё не научились и по-русски правильно разучились. Иду.

Сидит, кофе пьёт, насупился, не смотрит мне в глаза, обиделся. За что, спрашивается?

– Мама, я пошутил. Папа правильно сказал «кофе готов», и ещё он положил стирать в машину сам свою робу и наши брюки.

Я тоже молчу.

Шутники мои. Трое, и все, как «шкафы». Места за столом не хватает. Сам 45 размер обуви носит, и эти такие же уродились. Мало того, что двойняшки и похожи друг на друга, так они ещё и на него похожи. По пятнадцать лет всего, а тоже уже – 45-й. Чего вот сидит, надулся, как индюк? Сказал бы хоть что-нибудь. Можно подумать, что я каждый день перед ним в таком костюме хожу. Вот правильно, наконец-то приучила убирать за собой посуду по утрам. Кто бы знал, сколько нервов на это потратила.

Хоть бы слово сказал. Молча пошёл в гараж. Ну ладно, тоже буду молчать.

Я снова зашла в свою спальню, встала перед зеркалом.

– Мама, ты не забудешь, что мы тебя в машине ждём? – выходя, сказал сын Эдуард.

– Постараюсь.

Переодеться, что ли? Я быстро переоделась в брюки и кофту. Выйдя из дома, увидела в машине три пары злых глаз, смотрящих на меня исподлобья.

– «На пляже мячик, кем-то забытый, и я», – так пишет твоя любимая немецкая поэтесса, Агнес Гизбрехт? – продекламировал артистично Эдуард. – «В машине папа, кем-то забытый, и мы».

Нехороший сегодня день. Раннее утро было такое хорошее. Вот всегда так, кто-нибудь да испортит настроение.

Поехали. И никто даже не среагировал на шутку Эдуарда. Все сидим, молчим.

Когда подъехали к магазину «Кауфланд», муж сказал:

– Вы идите, а я останусь в машине.

– Битте шён, – сильно хлопнув дверью, сказала я.

Большой магазин Кауфланд в Каме, но надоел уже, каждую неделю в нём «закупаемся». И не только мы, но многие наши сюда приезжают. Часто здесь встречаем своих знакомых.

Я почувствовала, что кто-то дотронулся до моего плеча.

– Привет, я думаю: ты это, или не ты!?

Сзади меня стояла Вероника Фритц – Стрекоза. Мы учились с ней на компьютерных курсах от Арбайтcамта (arbeitsamt – биржа труда и страховая касса).