Валерий Бирюков - Танец дождя

Она выглянула за дверь, где продолжало лить как из ведра, а ветер по-прежнему заставлял дождь исполнять замысловатые танцевальные па. И сдалась.

Борис запер дверь, повесил табличку «Закрыто по техническим причинам», опустил на окна глухие черные шторы и принялся за работу. Анна послушно выполняла все указания, смущалась своей неловкости, смеялась шуткам Бориса и с удовольствием поддавалась его быстрым и нежным прикосновениям.

То, чего она боялась и хотела, произошло в красной комнате. В ванне с проявителем плавал большой лист фотобумаги, на котором медленно проступали черты незнакомой и потрясающе красивой девушки. Эта фотография нисколько не походила на её отражение в осколке зеркала над умывальником, которое Аня видела по утрам, обычно мельком, на бегу, торопясь на утреннюю дойку.

– Что ты мне лепишь: это ж не я?! – разозлилась Анна. – Ну, ты и гад! Обманщик!

– Ты, синеглазка! Ты, милая! – засмеялся Борис. – Я ж говорю: тебе в кино надо сниматься, а ты в какие-то ветеринары собралась!

Он развернул ее к себе лицом и нежно поцеловал в губы.

От этого поцелуя Анна сомлела, почувствовав нестерпимо сладко-тягучую истому внизу живота. На ватных ногах она, поддерживаемая Борисом, послушно дошла до стоявшего в углу топчана, где у них всё и произошло, закончившись взрывной судорогой ее предательского тела и неудержимым, продолжительным хриплым стоном наслаждения…

Экзамены Анна, конечно, провалила, потому что все десять дней она бежала из техникума к Борису, чтобы опять услышать его нежный и ласковый шепот, от которого кружилась голова, терялся счёт времени, а мир переставал существовать. Они снова и снова любили друг друга до изнеможения в жилой пристройке к ателье, в которой квартировал мастер…

В Красново Анна вернулась с альбомом фотографий, которые показала только ахнувшей от восхищения подруге Верке, и с клятвенным обещанием Борису скоро приехать к нему насовсем.

Но этого не случилось по совершенно естественной причине: любовное приключение обернулось мучительной тошнотой, которую застала мать.

– Так вот чем ты там занималась! – запричитала она над дочерью, когда ту выворачивало наизнанку возле умывальника. – Блядовала! Мы тебя зачем посылали? А ты вместо экзаменов ребёночка нагуливала!

– Какого ещё ребёночка, мама! Отравилась я чем-то!

– Ага, нашла, кому мозги дурить! В подоле ты принесла! Ох, спасибо, доченька, опозорила нас отцом на всё село! Батька прознает, – убьёт и тебя, и твоего хахаля! И меня заодно: за то, что за тобой недоглядела!

– Он не хахаль! – вступилась за любимого Анна. – Он замечательный, и я его люблю! Займи денег, я к нему уеду, и никто ничего не узнает. Я ему обещала!

– Ага, счас! Уедет она! Твоему Кольке осенью в армию, вот за него и пойдешь позор свой прикрывать! Авось не поймёт! А ты держи язык за зубами и не смей матери перечить, иначе всё отцу расскажу!..

За дни сватовства, приготовлений к свадьбе она предприняла не одну попытку сбежать из дома, но они провалились. Мать была бдительна: надежно прятала документы дочери и деньги. А Борис, как Анна надеялась, за ней не приехал…

В первую брачную ночь, которую с трудом вытерпела Анна, Николай по неопытности и от нежданно свалившегося на него счастья был тороплив, груб и не заметил холодности и отвращения молодой жены. Возможно, через какое-то время он бы и прозрел, но через десять дней после свадьбы его убила молния, настигнув в поле, где Николай работал на своём тракторе. До спасительного укрытия он не добежал каких-то несколько метров.

– Грех, конечно, такое говорить, – перекрестилась на икону мать, – везучая ты, Анька!

О возращении к Борису и речи не могло быть, как, впрочем, и об артистической карьере, потому что рождение сына, а следом и свалившиеся на Анну после внезапной болезни матери заботы о младших сестрах и большом домашнем хозяйстве меньше всего располагали к продолжению любовной истории…

Анна долго стояла перед витриной, не решаясь войти в ателье: узнает ли он её сегодняшнюю, не похожую на ту девушку, которую свела с ним судьба? Простит ли? Нужна ли им эта запоздалая встреча? Потом сделала глубокий вдох и вошла.

– Извините, я могу увидеть фотографа Бориса? – спросила она у приёмщицы.

– Бориса? – переспросила та и уточнила, – нашего фотографа зовут Анатолий. Может, вы хотели увидеть бывшего заведующего Бориса Игнатьевича?

Анна машинально кивнула.

– Но он умер два года назад: онкология. Прекрасный был человек и мастер от бога. А помер бобылём. Ой, а вы что-то хотели?

– Нет-нет, ничего, – ответила Анна, с трудом удержав рвущееся из груди рыдание. – Очень жаль. Простите, я пойду…

Но уйти, как и двадцать лет назад, сразу не удалось: за порогом вдруг стеной хлынул ливень. И как тогда, порывы ветра сплетали толстые тугие водяные струи, с силой отводя их в сторону, где они на мгновение замирали, кружили, а потом снова возвращались, образуя водную завесу.

– Ух ты, прямо танец дождя! – Анна будто услышала за спиной восхищенный голос Бориса и, чтобы скрыть внезапно набежавшие слёзы, шагнула за порог…

Лёнька Максимов учился на третьем курсе университета, когда умерли дедушка и бабушка по отцовской линии. Но задолго до этого печального события они завещали ему свою двухкомнатную квартиру в панельной многоэтажке, куда он и перебрался из институтского общежития. Напротив этого дома, на противоположной стороне общего двора, стоял обнесенный хиленьким штакетником покосившийся, еще довоенной постройки, деревянный дом с удобствами во дворе, который соседи презрительно называли бомжатником, хотя никаких там бомжей сроду не водилось. Зато там жил странный старик со своей внучкой. Приезжая на каникулы в гости к бабушке, Лёнька не раз видел, как он, худой, на кривых ногах, с торчащими из провала беззубого рта рыжими прокуренными усами, – наверно, острыми и жесткими как проволока, – выходил во двор с мешком за плечами, вскрикивая время от времени ржавым-прержавым голосом:

– Старвещь! Старьё – марьё-ё-о! Старвещь!

Люди из бабушкиного дома выносили и отдавали ему ненужные ношеные одежду и обувь, иногда книги в потрепанных обложках. Что он с этим дальше делал – сдавал ли во вторсырье или, приведя в божеский вид, сбывал на базарной барахолке, – Ленька не знал, да его это и не интересовало. Он дружил с внучкой старьевщика Ленкой.

Её родители, как рассказывала бабушка, сгинули в геологической экспедиции. Их то ли медведь задрал, то ли в какой-то пещере завалило. Всех в доме удивляло, что и без родительского присмотра девочка всегда выглядела ухоженной, по-школьному нарядной – в коричневом или белом фартучке и с большими бантами в косичках. Дети побаивались старика и Ленку сторонились, а Лёнька с ней водился, хотя их за это дразнили во дворе «тили-тили тесто», из-за чего они убегали к бабушке, которая угощала «сиротинку» всякими вкусностями.