Ляудзы Дзень - Обреченный

– У вас дырявка есть? – Спросила она, обращаясь ко мне. Я сначала не понял, поэтому смолчал. Она, недолго думая уколола меня скарификатором, признаюсь честно, было неприятно, но не так больно, как я ожидал. Железные скарификаторы – это вообще такая брр…

А она тем временем, проворна, набрала кровь и, поместив её в какую-то пробирку с прозрачной жидкостью, приложила к моему пальцу ватку смоченную спиртом, встряхнув свою ношу, поместила в коробочку. Взяв её в руки она, почти отвернувшись от меня, сказала:

– Усё до двенадцати, – и прикрыв дверь, так же громко, как и открыв её, ушла. Я безмолвно сидел на кровати. Всю свою жизнь я только и делал, что разъезжал по больницам и госпиталям. Меня почти постоянно докучает дискомфорт и одиночество, хотя со вторым я справляюсь легче, так как есть – интернет, я так этому рад. Но первое меня мучает чаще, чем второе.

Конечно же, я не один всю мою жизнь рядом со мной мама и из-за этого я тоже порой себя чувствую ужасно, потому что без неё не могу. Я так беспомощен иногда, что даже не могу пошевелить рукой или ногой и это меня убивает сильнее, чем тот дискомфорт, что почти всегда со мной.

Но лежать долго и придаваться бренным мыслям о том, что я болен и это не лечится, точнее не лечилось в прошлом веки, даже несколько десятками лет ранее, мне не дали, так как в палату зашла процедурная медсестра, не так громко и рьяно, как до этого незнакомка, и сказала:

– Мелов, в процедурный на кровь. – Я сполз с кровати и, сунув ноги в шлепки поплелся в туалет. Здесь я недавно, всего пару дней и меня уже успели исколоть и запретить и так половина того, чего я не ем. Открыв кран и плеснув прохладной воды в лицо, я стал умываться. Прохладные капли стекали с моего лица и падали вниз в раковину. Я уже давно не смотрю на себя в зеркало, ибо не хочу видеть себя.

Закрыв кран и осушив лицо и руки полотенцем, я выполз из санузла, мама уже ждала меня в палате.

– Тебя звали. – Сказала она мне.

– Да. Я иду .– Чуть раздраженно отвечал я, хотя сам не знаю, почему так ответил. Я давно заметил за собой, что я грублю без причины и отвечаю резкостью, на слова матери, да и не только её слова. И самое печальное, что я ничего не могу с собой поделать. В процедурном Наташа, так зовут женщину, ей где-то за сорок точно, по батюшки её не знаю, как всегда уколола мою тощую руку и сказала:

– Э, Мелов куда всю кровь дел?– Крови, правда не было пару секунд, но вот струйка брызнула в пробирку с фиолетовой крышкой, и та медленно стало заполняться.

– Я жадный. – Хрипло ответил я.

– Да, заметно.– Отвечала Наташа. Она была женщиной боевитой и в карман за словом не лезла. Наверно так и надо с нами, ведь и мы не такие уж ангелы. Когда кровь взяли я вновь вполз в палату, мама принесла, как обычно безвкусный завтрак – овсяная каша, чай и хлеб с маслом. Как я устал от этой еды и от того, что у меня скачет этот долбанный сахар.

Поев без удовольствия и без наслаждения, я поплелся вновь в процедурный за инсулином. Получив дозу, как наркоман, я вновь вернулся в палату, в 11 или около того, пришёл мой лечащий врач и сказал, что мне нужно пройти. Он сказал, что я ещё молодцом, что обхожусь без кислородной маски или канюли. Может, конечно, он просто преувеличил, а может, нет, но в любом случае я так долго не протяну, если мне не пересадят легкие.

Наше общество – это общество хронически несчастных людей, мучимых одиночеством и страхами, зависимых и униженных, склонных к разрушению и испытывающих радость уже от того, что им удалось «убить время», которое оно постоянно пытаются сэкономить.

Эрих Фромм (с)

Время пролетело незаметно, вообще иногда в больницах оно тянется либо слишком долго, либо слишком быстро. И вот без пяти двенадцать, вновь влетела она. Эта её манера входить в палату очень странная, такое ощущение, будто она куда-то бежит или кто-то за ней бежит, а она убегает.

– Мелов. – Говорит она звучным голосом, свет из окна дня освещает ее, и я рассматриваю её лучше. У неё худое, но не аскетичное лицо, в отличие от меня, большие карие глаза, темные брови и волосы. Сейчас она без шапочки и всё с также припущенной маской, кажется она шатенка, но я не уверен. Сама фигура её тонкая и почти нет груди, хотя она не кажется тростинкой.

Как и с утра, она подходит ко мне, и тут я понимаю, что не хочу, что б она меня колола железякой. Тянусь к тумбочке и достаю футляр с глюкометром и ланцетом.

– О, у вас свой! – Говорит она. – Отлично. – Протирает палец спиртом и добавляет:

– Колите. – Я повинуюсь. Она делает всё быстро, и я не успеваю даже ничего сказать.

– До трех. – Как и в прошлый раз, она разворачивается и уносится прочь, а я сижу и смотрю в пространство напротив себя. Всё что мне остаётся это только ждать и больше ничего. Я знаю, что мне может и не повезти, что донора на легкие может не быть и что тогда я…. Нет, я не умру от старости, я умру раньше, с моим диагнозом, живут как максимум до 30лет, может больше и, однако мне не хочется умирать, хотя и то, как я живу…

Я могу погружаться в интернет и общаться с такими же, как я там и с нормальными людьми, которые не нуждаются в пересадке или которые не родились с этим, но иногда это надоедает. Надоедает бездействие, то, что я не могу никуда пойти, мне в любую секунду может стать хреново и я где-то упаду. Мне иногда становится жалко себя, хотя я живу с этим всю сознательную жизнь, но мне жалко себя. Я – эгоист.

В три часа дня она не пришла, пришла другая женщина. Я потом уже узнал, что она работает каждый день с напарницей, а вечером ходят суточные лаборанты. Ночами в больницах тихо. И в этом мести не было исключений. Я сплю иногда хорошо, но чаще плохо, сто раз проснусь. А иногда бывает меня охватывает беспричинная паника и я начинаю задыхаться или сердце заходится так быстро, что всё темнеет в глазах.

Вообще у меня диабет, на фоне моего заболевания, а мое заболевание это муковисцидоз, генетически обусловленное и лечится только пересадкой легких, которые я и жду. Нет, я пока могу дышать своими легкими, но с каждым годом или даже месяцем, состояние моё ухудшается.

Я мало ем, потому что мне и не хочется и потому что все, что я ем это не всегда вкусно, и мне иногда не хочется есть. Приходят в голову мысли: «А что если подождать или пропустить инъекцию инсулином или наоборот…?» – Но, почему-то меня всегда, это останавливает. Наверно я трус, потому что как бы я не страдал и не говорил, тут сейчас, что моя жизнь меня не устраивает, я не хочу её лишиться. Плюс я бы не был сейчас в этом учреждение и не ждал бы с надеждой, что кто-то по факту умрёт и его легкие достанутся мне, если бы, в самом деле, хотел умереть и не продолжать ныть, грубить и трепать нервы своей матери. Да и она тоже не согласилась бы меня отпускать, ведь я её сын, единственный ребенок…