Владимир Крючков - Душа души моей 2.0. флэш-фэкшн

Прочитанная в небольшой новелле мысль навела меня на размышления. Речь идет о новелле Олдоса Хаксли «Юный Архимед». Следуя вышеприведенному замечанию о важности личности переводчика, укажу автора перевода – Н. Рахманова. Это немаловажно, поскольку сборник новелл издан именно ленинградским отделением издательства «Художественная литература» в 1985-м году, на излете издательской культуры, когда в выходных данных еще упоминались корректоры – ныне вымершая профессия, уступившая место спеллерам.

Итак, рассуждая о случайно встреченном, природно одаренном крестьянском ребенке, Хаксли пишет:

«Я размышлял об огромном несходстве между людьми. Мы классифицируем людей по цвету их глаз и волос, по форме черепа. Но не разумнее ли было бы делить их по типу интеллекта? Ведь между крайними умственными типами пропасть была бы шире, чем между бушменом и скандинавом. Этот ребенок, думал я, когда вырастет, станет в умственном отношении в сравнении со мной все равно что человек в сравнении с собакой. А сколько существует мужчин и женщин, которые все равно что собаки в сравнении со мной.

Быть может, только гении могут считаться подлинными людьми. Во всей истории человечества найдется лишь несколько тысяч подлинных людей. Остальные же… что мы такое? Животные, поддающиеся обучению. Если бы не подлинные люди, мы сами не открыли бы почти ничего. Никакие известные нам идеи, в сущности, не могли бы прийти в наши головы. Посейти в них семена, и они взойдут, но в наших умах они никогда не зародятся самостоятельно.

Существовали целые государства собак, думал я, целые эпохи, когда не рождалось ни одного Человека».

Животные, поддающиеся обучению… Я вспомнил, как саркастически отзывались мои коллеги о том, что в омском политехе в курсах по устройству компьютеров пожилые доценты продолжали рассказывать об ориентации магнитных доменов в жестких дисках. Дескать, кому это устройство теперь нужно, не лучше бы было употребить это время на расказы о современных программных средствах, которые позволяют использовать эти диски, не тратя время на знания об их устройстве. Да и вообще, сейчас можно купить себе смартфон с восьмиядерным процессором, блютусом и тремя камерами по пятьдесят мегапикселей, не имея понятия, зачем нужно именно восемь ядер и нужно ли такое их количество вообще, причем тут «синий зуб» и что после восьми мегапикселей разрешение камер становится неразличимым. А обладатели лазерных принтеров вообще в большинстве своем не представляют себе, что такое «лазерная накачка».

В принципе – а зачем знать, если умеешь нажать на кнопку и получать нужный результат? Что-то из раннего Павлова с учением об условных рефлексах. Нажал на педальку – получил банан. Залез обратно на дерево и наслаждайся. Счастливых обладателей бананов все больше. А людей в белых халатах по ту сторону клетки – все меньше. Скоро некому будет подкладывать бананы в кормушку.

После каждого писателя остаются его родные. Иногда это – вдовы, прожившие с ними долгую жизнь. Многие из них полностью посвятили им жизнь, служа и утешительницами, и вдохновительницами, и няньками и машинистками-переписчицами. Сейчас трудно себе представить, что Софья Андреевна четырежды полностью переписывала «Войну и мир» под диктовку мужа. Или что Женни Маркс могла разобрать рукопись своего мужа даже там, где он сам уже не мог прочитать написанное собственноручно.

Но здесь я хотел бы бережно коснуться оборотной стороны этой верности. После смерти Андрея Платонова его жена Мария Александровна участвовала в подготовке к посмертной публикации его произведений. Из лучших побуждений она старалась, чтобы не было утеряно ни одного слова из наследия ее мужа. И в результате, одна из лучших повестей Платонова «Джан» была расширена почти на треть за счет черновиков по сравнению с вариантом, подготовленным им самим. Смысл произведения поменялся практически на противоположный. У Платонова повесть заканчивается на том, что Чагатаев видит разбредающийся по пустыне народ джан и это наполняет его чувством исполненного предназначения – он накормил народ, а как ему жить дальше, он решит сам. В дополненном же варианте с этого места начинается унылая словесная «жвачка» из повторов и вариаций пережитого Чагатаевым раньше, постепенно хоронящая смысл всего произведения.

Или пример с «сенсацией» 70-го года – изданием романа Эрнеста Хемингуэя«Острова в океане», написанного им в 1950—1951 годах, отредактированного и опубликованного его вдовой Мэри Вэлш Хемингуэй уже после его смерти. Вариант 70-го года толще первоначального раза в полтора. Но он мертвый и занудный. Просто поразительно, как можно было вынуть из урны выкинутые автором черновики и впихнуть их в живую ткань романа.

Я это к тому, что уважения эти женщины, безусловно, заслуживают, но подпускать их к сотворчеству с великими мужьями – фатальная ошибка.

Чувствуете, как радость просто фонтаном брызжет из каждой строчки? С каким восторгом поэт пробует на вкус разные ритмы и звукосочетания? Он словно пианист, надолго разлученный со своим инструментом, который бросается к нему и торопливо пробует разные звуки и аккорды. И радуется, что инструмент не расстроен и по-прежнему ему послушен.

Именно так. Попав в заключение на долгих семь лет, пройдя магаданские лагеря и поселение в казахской степи, Заболоцкий не написал за это время практически ни строчки. И когда он начал писать, вернувшись в Москву, первым его стихотворением стало «Утро» – ликующее, звонкое, наполненное светом, причудливо меняющее ритм, но твердо опирающееся на отчетливые рифмы.

Это был уже совсем другой поэт – не автор озорных «Столбцов», а поэт-философ, переживший многое, но сохранивший «огонь, мерцающий в сосуде».