Владимир Власов - Чудо света

Затем мы двинулись вдоль карниза. Над нами нависала скала, внизу зияла бездна, но всё же под ногами у нас была твердая земля, вернее, камни, нечто наподобие временного убежища, своего рода приюта. Мне вдруг вспомнились строки из стихов Гессе: "Ведь если мы допустим на минуту, что за поверхностью зияют бездны, возможно ль будет доверять уюту, и будут ли укрытья нам полезны?" Я почувствовал вдруг здесь свою полную незащищенность, и у меня опять засосало под ложечкой.

Мы все выше и выше поднимались по узкому карнизу. От монотонности моих движений на какое-то время я потерял чувство реальности, а вместе с ним и страх, и уже другими глазами с высоты птичьего полета обозревал горы и долину, простирающуюся между ними. Вдали из-за изгибов хребта выступал величественный Эльбрус. Неожиданно карниз перешел в площадку, за которой вдруг открылась заснеженная поляна, упирающаяся в конусную скалу. Эта скала и представляла собой вершину горы.

Я обернулся и увидел порозовевшее лицо моей ненаглядной красавицы, ее нежная кожа щек и лепестки губ хранили на себе утреннюю свежесть розы. Ее темные волосы контрастировали со снежной белизной поляны, а лучезарные глаза излучали радость. Я впервые за все утро посмотрел на нее прозревшими глазами и увидел вновь ее красоту, ту самую, которой она поразила меня в первый же вечер нашей встречи. Не то, чтобы я не любовался ею все утро еще у подножья горы, постоянно ловя взглядом ее плавные мягкие движения. Я и потом не отрывал глаз от ее штормовки и вязанной шерстяной шапочки, когда она шла впереди меня, поднимаясь по склону. Но что-то меня постоянно держало в напряжении.

Возможно, обостренное чувство опасности или ожидание трудных испытаний и моя боязнь оказаться не на высоте. Но сейчас, когда эти трудности временно отступили и самые опасные места оказались позади, я мог расслабиться и всей душой предаться моему чувству, погружая себя в сладостное состояние восхищения предметом моего тихого любования.

Иван, дав нам немного передохнуть, прошел вперед, чтобы разведать дорогу и проверить глубину снежного покрова поляны. Мы остались вдвоем. Дина, сидя на снегу, повернулась вполоборота и улыбнулась, озарив меня каким-то внутренним светом.

– Как вам здесь нравится? – спросила она тихим голосом.

Ее темные глаза проникали мне в самую душу.

– Восхитительно! – воскликнул восторженно я.

– Тсс, – Дина приложила палец к губам и чуть слышно сказала: – Здесь не нужно говорить громко, а то горная фея может рассердиться.

– А что, мы уже находимся в царстве горной феи? – шепотом спросил я.

– Да, – молвила она, – фея не любит шума. Когда в ее владениях громко смеются, кричат и не оказывают должного уважения, то она обрушивает на людей снежные лавины.

– Неужели она такая недотрога, эта прекрасная горная фея? – лукаво спросил я.

Мне до безумия захотелось поцеловать Дину в губы. И вдруг неожиданно для себя я стал читать стихи:

Что может быть прекрасней, что может быть сильнее,

Чем трепет нежной страсти к моей прелестной фее!

Бродить среди прохожих, желая с милой встречи,

В осенний непогожий иль ясный тихий вечер…

Искать уста любимой, глядеть ей нежно в очи,

В момент неповторимый, средь зимней темной ночи…

Очнуться от объятий, совсем от неги пьяным,

С душою, полной счастья, весенним утром ранним…

Иль в жаркий летний полдень, струи ручья минуя,

Напиться из уст томных безумным поцелуем…

Что может быть прекрасней, что может быть нежнее,

Чем трепетные ласки моей волшебной феи!

И если сказкой дивной маг мир заворожил бы,

Я без моей любимой и дня в нем не прожил бы .

– Хорошие стихи, – похвалила Дина, – кто автор?

Я не знал, что ответить. Только что здесь, на этом самом месте, я сочинил стихи. Я сам не мог еще в это поверить. В жизни я никогда не писал стихов. Что же это со мной? Я молчал.

– Это ваши стихи? – догадалась Дина.

Я кивнул головой.

– И давно вы их сочинили?

– Только что, – ответил я и смущенно посмотрел на нее.

– Неплохо, – сказала Дина. – Вы, оказывается, к тому же еще поэт.

– Нет. Совсем нет, – воскликнул я, – это мои первые стихи.

Дина пристально посмотрела на меня. От ее проникновенного взгляда на моих глазах выступили слезы, но я все равно не отвел их в сторону.

Я выдержал ее взгляд. И она, кажется, мне поверила. Некоторое время мы молчали, а я думал: "Неужели я признался ей в любви?" К нам подошел Иван, мы встали и отправились дальше.

В дороге я несколько раз оглянулся, и каждый раз Дина смущенно опускала глаза. Мне показалось это странным. Я не узнавал в ней того озорного чертенка с насмешливыми глазами, готового в любую минуту пустить стрелу с наконечником из заостренной шутки, вместо этого я вдруг увидел прекрасную притягательную девушку, умную скромницу, этакий эталон девственного совершенства, от которого любой мужчина может потерять рассудок. Такая перемена не только меня поразила, но очаровала еще больше. Я как будто новыми глазами посмотрел на нее и даже вначале подумал: "Уж не пытается ли она меня разыграть?" И все же где-то в глубине моей души промелькнула другая мысль: "А не обидел ли я ее своим невольным признанием?"

Мы шли молча и долго. Обогнув скалу, вышли на небольшую ложбину хребта, за которой начинался перевал. Там, внизу, зеленела долина, куда, как объяснил мне Иван, нам предстояло спуститься, а затем вернуться до наступления темноты назад, на базу, поймав какую-нибудь попутную машину.

Перед спуском мы решили устроить привал и подкрепиться. Во время обеда Дина оставалась задумчивой и почти не принимала участия в нашей с Иваном беседе. Даже брат заметил перемену в ее настроении и спросил, не устала ли она. Дина посмотрела в мою сторону, виновато улыбнулась и ответила:

– Есть немножко.

Мне показалось также странным, что, когда Иван предложил продлить отдых, чтобы дать ей побольше времени для восстановления сил, она отказалась.

Как только мы тронулись в путь, со стороны Эльбруса показалась белая тучка, которая быстро стала разрастаться, двигаясь в нашу сторону. Иван, с тревогой поглядывая на неё, вдруг изменил свое решение.

– Есть более короткий и скорый путь возвращения, но для этого нам нужно преодолеть одно препятствие – подняться на ту небольшую стену, – сказал он, показав на крутой карниз скалы, нависший над глубоким, трудно доступным ущельем. – Если мы это сделаем, то через полчаса спустимся по веревкам к сторожке лесника и переждем пургу.

Я посмотрел на этот перевал, сокращавший наше возвращение, который позднее назвал своим Сен-Готардом, и даже не мог предположить, что ожидает меня там, что может для меня за ним открыться.