Василий Киреев - Были и небылицы. Мои кольца. Мозаики

Потом у нас было время пообщаться. И в Германии, которую мы проехали из конца в конец, и в Москве, и в Питере, и в Архангельской области, по которой мы тоже с ним проехали из конца в конец, а он невольно сравнивал эти две территории, похожие по площади, но такие разные. Но сравнивал как-то легко и позитивно, типа «я бы тут сделал так…»

Острота его любви к Северу и к жизни вообще, скорее всего, его и погубила. Он очень торопился. Торопился сделать что-то, поэтому вошел в команду, которая выиграла губернаторские выборы, стал замом, но, в результате, не смог перевезти семью из Берлина в Архангельск; так и мотался между ними, стараясь успеть и там, и там. Но никак не успевал. И однажды, такой же осенью, попросил приехать меня в его деревню, Шотову, что на Пинеге. Мы сидели с ним в бане, пили пиво, шуршали по лесу листьями. И он принял это решение, принял в пользу семьи, подав в отставку. А у меня до сих пор осталось чувство, что не будь той осени, может, решение было бы другим. И сидели бы мы с ним снова в немецкой пивнушке, а может, в баньке на Пинеге… Но, даже уйдя в отставку, он все равно не мог оставить свою команду, прилетал из Берлина и носился, как угорелый, торопясь сделать хоть что-то.

Пока не встретил на своем пути выехавший на встречку грузовик. Лоб в лоб.

Он писал стихи.

Путешествовал и катался на лыжах. Успевал воспитывать детей, непременно, каждый год привозя их в родную деревню, и они, без сомнения, являются носителями обеих культур, думая по-немецки и по-русски, но умея подпевать пинежским напевам. Записывал на клочках бумаги комментарии к Ницше. Строил с отцом дом. Поставлял из Германии почтовые машины. Играл в футбол и был чемпионом Северодвинска среди юношей по боксу. И мечтал восстановить Шотовский Храм.

Он очень светлый человек. И по прошествии лет о нем хочется говорить с радостью, лишь чуть приправленной легкой грустью, как пинежская золотая осень слегка приправлена легкой дымкой. И, словно понимая это, природа дарит каждый год приехавшим к нему 23 сентября друзьям отличную погоду, все эти годы без исключений.

Он мечтал восстановить этот Храм, но так получилось, что восстанавливает его Миша Суховерхов, с которым мы обменялись крамольной мыслью. А если бы не смерть Саши, взялись бы мы? И Храм получается очень светлый, высокий и не давящий.

«Зачем нужна такая дорога, если она не ведет к Храму?»

А вообще, там потрясающая осень. И очень светлое, совсем не тяжелое кладбище, с могилами без оградок и огромными вековыми соснами. Вот сойка между ветвей. Она летала над нами, приближаясь кругами, пока не достигла цели, сев прямо на памятник. А на ее место на ветке пришла белочка. Конечно грустно. Но и светло как-то. Да и время прошло.

«Карпогорский экспресс» 3 3 Местный поезд Архангельск – Карпогоры. приходит в Архангельск рано, в 5 утра, и я обычно успеваю на 7 часовой самолет в Москву. Но в этот раз я взял машину и поехал гулять по предрассветным и утренним Малым Корелам.

«Спасибо тебе, Саша, и за эту утреннюю, осеннюю красоту», – успел я подумать, и на ветку надо мной опустилась сойка.

И все же мы очень разные. Цитата, которую я сделал эпиграфом – его любимый афоризм. А мне по тому же поводу всегда было понятнее восточное. «Великая речь неприметно тиха. Малая речь гремит над ухом» . И, несмотря на всю грустную красоту Сашиного кладбища, мне больше по душе колумбарии.

Так сказал Заратустра .

Золотые окна.

В этот год «перемычка» – 30 километров отсыпки по болоту в районе Сии – была окончательно объявлена доро́гой (местный губернатор так сказал, пролетев над ней на вертолете), поэтому народ там ездит круглогодично. И я ухватился за предложение поехать в Шотову машиной, а не «карпогорским экспрессом». Там есть два места, в непосредственной близости от дороги, Лявля и Чухчерьма, которые давно хотелось посетить, а все не складывалось. Но не они – цель 4 4 Семь коротких рассказиков о Средней Пинеге. Шотова, Едома, Кеврола, Ваймуша – названия пинежских деревень около райцентра Карпогоры. Сура – в ста километрах выше. …

Людмила Сергеевна всё про свою болезнь знает и ясно отдает себе отчет в том, что с ней происходит. Человеческая память ведь устроена очень непросто. Когда Саши не стало, удар на себя приняла она. Петрович, и без того маленький и худой, как пацан, этакий гвоздь в свои-то семьдесят, получив от судьбы удар по «шляпке» – всегдашней его кепке, – вдруг изогнулся сразу в нескольких местах, зашатался под непосильной ношей, попытался, было, заглушить свою боль вином… А Людмила Сергеевна, всегда согнутая буквой «Г», как будто даже распрямилась навстречу этому удару. Стиснула зубы. На похоронах приняла на себя все заботы, отдавала четкие и твердые команды. Вот и не прошло бесследно. Она помнит, как меня зовут. Что у меня есть внук…

– Василий, – говорит она, и начинает рассказывать о ком-то. Потом остановится на полуслове. – Забыла. Прости. – Посидит, подумает и скажет – Такая вот беда со мной. Я знаю, что сказать хочу. Слова просто потерялись.

– Я ведь петь любила в детстве. Сейчас снова пою. И ведь слова все, как на листе – думала, забыла, с детства ведь ни разу не пела. А все помню. Откуда?

У Людмилы Сергеевны правильная речь, не деревенская какая-то, и очень точные и короткие ответы. «Ты какова?» – спросила её при мне старушка-подружка (а я аж зажмурился от самой постановки вопроса). – «Пою…».

Я беру в руки листок старой газеты.

– Вот в это время, после завтрака, всегда так. Все буквы перед глазами вдруг пляшут. А потом пройдет. Мне в это время нож в руки нельзя брать. А к плите больше не подхожу, боюсь. Вдруг забудусь? – Однажды она и вправду забылась, ушла. Петровичу позвонили соседи: «Не твоя ли Люда у кирпичного?» А она переживает. Легче ли Петровичу от того, что не берет она в руки ни ножи, ни спички, ни сковородки? Не оттого не берет, что трудно – понимает, что опасно. А еще она очень верит в приметы.

– А я ведь не боюсь.

– Чего не боитесь-то?

– Ну как чего? Смерти не боюсь. Я готова уже, только вот вещички немного собрать. Я ведь не вперед пойду, Саша уже там. А у него всё там хорошо, я знаю. Я видела.