Михаил Соколовский - Завещание обжоры

Женщины замахали руками, получая удовольствие от собственной стыдливости, мужчины снисходительно на них поглядывали, понимающе подхохатывая. Камеры проводили пару де Шаев к их столу, один из операторов с прикреплённой к поясу сложной конструкцией, держащей камеру, стремительно обошёл вокруг идущих, снимая их движение с разных ракурсов. Ни Фридрих Андрей, ни Оливия не обратили на него никакого внимания, а тем временем на мониторе внутри аккредитованного фургона получилась красивая динамичная картинка, за которую режиссёр в наушниках показал ассистенту в наушниках большой палец. Рейнальдо вовремя отодвинул стул, подвинул его обратно под хозяином, успел ловко выдернуть перо из арьергарда де Шая, отдал его кому-то в темноту и подал Оливии блюдечко, на которое она положила с неохотой вынутую изо рта карамельку. Два официанта налили в бокалы воду, и Фридрих Андрей приказал:

– Рейнальдо, подавайте!

Едва заметно кивнув, Рейнальдо сделал кому-то знак.

На таком же возвышении, на котором был накрыт стол для Фридриха Андрея и Оливии, металлически бахнуло и небольшой джазовый оркестр стал играть что-то классическое, из пятидесятых годов прошлого века. Под эту музыку официанты во главе с Рейнальдо стали исполнять сложный танец с блюдами-салфетками-приборами. На столе появился скворчащий вертел с индюшиной ногой над поддоном, куда капал жир, потом принесли салаты, закуски, графины, рюмки, тарелки… плошечки и соусницы, розетки и чайнички… Рейнальдо взмахнул рукой и к столу де Шая подъехало ведёрко со льдом, из которого торчала бутылка «Шампанского». Рейнальдо лично откупорил её в такт джазовому акценту, налил. Де Шай терпеливо ждал, а Оливия жадно схватила какой-то хрустящий хлебец из вазы, нетерпеливо намазала его толстым слоем горчицы и засунула его в рот весь, разом, раздув впалые щёки. Она закатила глаза с видом такого блаженства, как будто не ела до этого момента три дня. Фридрих Андрей посмотрел на неё ласково, без всякой укоризны, хотя вела она себя нельзя сказать, чтоб уж очень красиво, да ещё под взглядами такого количества людей, которые теперь ловили каждое движение Фридриха Андрея и его дочери.

А никто в зале и не скрывал, что смотрит на де Шая и его дочь. Они для этого и купили билеты, чтобы лицезреть трапезу обжоры. Несколько раз в год Фридрих Андрей де Шай устраивал в ресторане «Оливия» такие шоу. Таким образом он зарабатывал деньги на содержание «Оливии». Нет, конечно, он ни в чём не нуждался. Богатейшим человеком в стране Фридриха Андрея сделало его искусство придумывать новые рецепты, постоянно кормить людей чем-то новеньким и в то же время именно тем, чего они больше всего сейчас бы хотели, но не догадались попросить, пока сеть ресторанов «Еда от де Шая» не предложила им свежее блюдо в новом меню. Но «Оливия», которая была открыта в честь восемнадцатилетия Оливии, постоянно была на грани банкротства. И всё из-за Оливии. Дело в том, что молодая госпожа де Шай, по мужу Бедржих, была больна áсытью, древней болезнью, заставляющей человека всё время испытывать голод, всё время пытаться его утолить, и постоянно терпеть в этом деле поражение. Неправильный обмен веществ никак не позволял организму Оливии усваивать пищу как нужно, из-за чего, несмотря на болезненную худобу, она ела даже больше, чем её прославленный обжора-отец. Оливия ела всё время и всё, что перед ней ни поставят. Сейчас, разбрызгивая жир, она схватила обеими руками ногу индейки, оторвала от неё зубами серьёзный кусок мяса, а для того, чтобы смягчить и проглотить, надкусила полным ртом огромный помидор, сок его брызнул вперёд и испортил бы фрачные брюки Рейнальдо, если бы он, подготовленный долгими годами службы в семействе де Шай, не увернулся. Оливия вытерла жир и помидоровы подтёки с лица и рук куском армянской лепёшки и, вытерев, отправила её в рот.

Иногда по несколько раз в день Оливия приезжала в одноимённый ресторан и ела. Ела жадно, долго, отдуваясь и потея. И, конечно, ей и в голову не приходило, что в ресторане, принадлежащем её отцу, названном её именем и управляемом с недавних пор ею, ей нужно платить. Она и не платила. А ресторан бедствовал. Конечно, Фридрих Андрей мог бы содержать «Оливию» так же, как он содержал Оливию, но у его дочери вдруг взыграло самолюбие, и она запретила отцу дотировать это заведение. Она хотела, чтобы ей самой удалось управиться с одним рестораном, как де Шай управлялся с целой сетью. Ну, сколько можно держаться за отцовское брюхо? Ведь когда-нибудь, отец обещал… Но об этом мечтать она себе запрещала. Вместо пустых мечтаний Оливия придумала, как заработать на собственной болезни. Она стала есть на публике. И поначалу всё удавалось. Номер с поглощением невероятного количества пищи худой изящной девушкой, кости которой остро торчали из-под блузок и юбок, забавлял посетителей ресторана и они охотно покупали билеты на это шоу. Правда, довольно быстро готовность платить за ужин «вприглядку» у людей прошла: Оливия ела слишком часто. Надоело. Тогда она решила пригласить на ужин своего знаменитого отца. Она объяснила ему, как это для неё важно, и даже пообещала платить ему гонорар за каждое выступление. Фридрих Андрей затряс животом от хохота, а потом сказал:

– Деточка, ради тебя я готов работать за еду!

– Но не чаще четырёх раз в год, а то мы потеряем интерес публики.

Последнюю реплику произнесла мать Оливии, присутствовавшая при разговоре. Натали Валентина де Шай много лет управляла бизнесом мужа и одной фразой заставила Оливию осознать всю неглубину своих управленческих талантов: опытная менеджер мгновенно прозрела то, в чём её дочь-новичок убедилась на своей прозрачной шкурке.

Четырёх ужинов с обжорой в год хватало на то, чтобы ресторан «Оливия» держался на плаву, питал áсыть хозяйской дочки и поддерживал на должном уровне спрос зрителей и, соответственно, цены на билеты. Сегодня был седьмой, осенний ужин с обжорой.

Публика аплодировала поминутно. Ей нравилось всё: аппетит Оливии, ловкость старого слуги, и священнодействие Фридриха Андрея. В отличие от дочери, де Шай ел красиво. Для него еда была не средством утоления голода, а искусством, царством изящества и красоты, целым чудесным миром, где он был королём. Чокнувшись с Оливией бокалом с «Шампанским», пригубив напиток и аккуратно поставив полный бокал на стол (в это самое время Оливия выпила три четверти бокала в два глотка, давясь и пропихивая вином еду в глотку), Фридрих Андрей начал набирать себе на тарелку картину, скульптуру, коллаж, инсталляцию. Человек со сложной конструкцией, крепящей камеру к поясу, залез на стул и снимал тарелку сверху, над головой обжоры. То, что он видел, транслировалось не только в фургон, не только в прямой эфир телеканала «СТ-1», но ещё и на два огромных плазменных экрана в зале. Публика крупным планом могла видеть, как Фридрих Андрей ловко лавируя вилочками, щипчиками и ложечками между потеющими графинами, дымящимися плошками, скворчащими сковородами, накладывал на белоснежную, специально слегка подогретую тарелку овощи, нарезанные тонкой соломой, пару перепелиных яиц, плюхнул в самую середину изящную какашечку нежно-серого паштета, по краю пустил зелень, бросил несколько гранатовых зёрен, отрезал тончайшую пластину от грудки индейки, обсыпанной разноцветными точками специй, на тарелке вилочкой и ножичком завернул в неё пёрышко моркови, макнул этот рулетик в паштет, на него, как на клей посадил половинку заранее разрезанного перепелиного яйца, полил из соусницы тончайшего фарфора каплей гранатово-кленового сиропа, кончиком ножика с закруглённым концом приклеил на соус три красных икринки и поднял на вилке этот маленький, но чрезвычайно аппетитно выглядящий бутерброд (фу, какое грубое слово для такого произведения, тем более, что в нём нет ни брода, ни бутера!), обвёл глазами застывший в восхищении зал и произнёс:

Читать дальше