Александр Гордеев - Жизнь волшебника

– Городская? – смеётся Ромка. – Ой, папа, а комары городские бывают? А бабочки, а муравьи?

– Муравьи… Скажешь тоже. Что же они, по снегу будут ползать или как? Ешь давай. У нас тут

дел ещё полным-полно.

– Ой, папка, так муравьям-то надо тогда зимой на маленьких лыжах кататься, – не унимается

Ромка.

– Ну, всё, всё, – останавливает его отец, – нашёл, где зубы скалить! Мы тут не дома, поди.

Вишь, люди пялятся на тебя.

Сытые после столовой, они уже так, от нечего делать, сами по себе, будто праздно отдыхающие

в городе, заходят ещё в несколько других, уже неинтересных, магазинов и снова идут к знакомому.

А тот, оказывается, и утром был дома, когда они приходили: отсыпался после ночной смены.

– Тарабанили бы как следует, – говорит он, – а то, наверное, поскреблись едва-едва, да и

подались… Твой что ли? – спрашивает он про Ромку.

– Мой, мой, – подтверждает Михаил, взяв сына за плечи.

– Ну, вы прямо-таки, как негатив, – замечает знакомый, которого зовут Константином, – один

чёрный (всё же не зря тебя Огарышем зовут), другой – беляк. А ведь точно, вроде бы, твой –

вырос-то, я его и не узнал.

Не одного Константина удивляет факт их яркой несхожести. Отец, кроме того, что попросту

чёрный, имеет ещё и прямо-таки сажевую родинку на подбородке, а сын – белобрысый, со

светлыми глазами и ресницами.

– Да уж какой выстругался, – смеясь, говорит Михаил: его и впрямь не обижают и не удивляют

такие вопросы. – А ничего, пусть я – Огарыш, зато он как огонёк.

Приходится ещё и тут чай пить. Взрослые обсуждают скучные сельские новости: Константин

знает Пылёвку, потому что часто ездит туда рыбачить. Рыбалка-то и связывает их с Михаилом.

Ромка тут же, на кухне, обнаруживает в углу какие-то железки и принимается исследовать это

сокровище. Больше всего удивляет большая проволочная катушка. Уж до чего блестит она,

переливается!

– Гляди-ка, сидит, колдует чего-то, – улыбаясь, шепчет Константин, у которого никогда не было

детей.

– Да уж, любопытный, как не знаю кто, – вроде как извиняясь за него, говорит Огарыш.

– Да ничо, ничо, пусть себе.

– Смех сказать, – шепчет и Михаил, подкупленный теплотой в голосе хозяина, – знаешь, кем он

хочет стать?

– Электриком что ли?

– Мелко пашешь, – говорит Огарыш и вовсе шипящим голосом, – не электриком, а каким-то там

волшебником…

– Кем-кем? – ещё более тихим, изумлённым шёпотом, спрашивает Константин. – Да как же это?

– Ну, ты же слышишь, по радио всё эту песню поют «Просто я работаю волшебником».

– А, Марк Бернес…

– Во-во. Так вот он как услышит её, так и сидит, не шелохнётся, только губами шевелит. Всю

песню наизусть знает. Слышу, как-то затаился за ширмой, что-то там мастрячит себе и под нос

напеват. Ни одной песни не знат, а эту выучил. А то как-то раз спрашиват: «Папа, а как это можно

жизнь учить не по учебникам?» А я и сказать чего не знаю. Говорю: «Ну, как, как? Живёшь вот

просто так, да и всё». А он тогда: «А как же её тогда можно по учебникам учить?» А я чо, учил? Я

чо, знаю? Насочиняют всякой всячины, токо ребятишек с толку сбивают. Да он ещё у матери всяких

её чудес нагляделся. Один раз, слышь, насмелился и спрашиват у неё, где на волшебников учат. А

та, дура, возьми да засмейся.

– Действительно дура, – сочувственно соглашается Константин.

– А почему это дура?! – вскидывается Огарыш уже без улыбки, мигом слетевшей с лица.

20

– Так ты же сам сказал.

– Я?! А, да я это так, к слову, – успокаивается Михаил.

Константин ещё несколько секунд сидит, словно за чем-то завороженно и с удивлением

наблюдая в самом себе. Потом, подавив и без того тихую улыбку, поворачивается к маленькому

гостю.

– Слышь, Рома, – говорит он, – возьми эту катушку себе. Бери, бери, тебе пригодится, а у меня

ещё есть.

Ромка просто не может передохнуть от радости. Такое приобретение! Это что за день сегодня

такой! Уж он-то знает, куда приспособить эту проволоку. И он тут же принимается перематывать её

в отдельный моток: если своё, так надо же к своему как-то руки приложить.

Но перемотать успевает лишь половину. Отец встаёт из-за стола, берёт мешок с запчастями и

фотоаппаратом – пора шагать на автостанцию.

По улице Ромка, кажется, не идёт, а летит на валенках в подкрылках. Ох, уж эти новые валенки!

А фотоаппарат – это чудо машинка, которой он карточки делать будет! А проволока, которую он

сегодня вечером домотает дома! Сколько фантазий по поводу всех сегодняшних приобретений!

Быстрей бы теперь со всем этим домой из такого чудного, щедрого города! Отец же плетётся себе

что-то еле-еле. Ещё и за руку взял, так что валенки приходится нести с одной стороны. Ромка

постоянно заглядывает вперёд: да где же она, эта автостанция? Идут они долго, всё кругом

незнакомо, потом заворачивают за угол и вот она – автостанция. С вывеской и со скамейкой у

крылечка – теперь уж совсем рядом. Ну, уж тут-то не заблудишься! Добежать бы до скамейки да

подождать там отца. Вырвав свою ладошку, он потуже перехватывает валенки под левой рукой и

косо, изображая истребитель, перегруженный на одно крыло, пробегает мимо капота стоящего у

обочины автобуса и вдруг – прямо под колёса другого!

И Михаил всё это видит. Видит тот пустой автобус, круто и лихо заворачивающий во двор

автостанции, видит Ромку, бегущего прямо на него, видит, как от удара бампером его сынишка,

свернувшись комочком, отлетает вперёд, как разлетаются по дороге его новые валенки, как

настигает его колесо с отчётливым протектором. Только колесо в этот момент уже не вращается, а

идёт юзом. Метра два оно скользит по прикатанной дороге и лишь однажды перекувыркивает

Ромку. У сына слетает шапка, из карманов выпадают катушка и моток с проволокой. Его

перепуганный сын-беляк быстро вскакивает, отбегает в сторону, но, увидев, что автобус уже не

движется, словно прильнув колёсами к скользкой дороге, бросается собирать своё добро.

Огарыш ослабело стоит и не может шагнуть. Из автобуса выскакивает молодой водитель с

белым, как печка лицом. То ли по оцепенелому виду, то ли по их телогрейкам, то ли потому, что в

Михаиле с его мешком, клейменным буквами «ММ», сразу угадывается деревенский, водитель тут

же догадывается, с кем шёл этот белобрысый пацанёнок, и хватает Михаила за ворот. Никто,

никогда не дёргал так когда-то дерзкого и хлёсткого в драках Огарыша, и никто никогда не

обкладывал его такими матюгами, как этот молокосос. Водитель даже замахивается на него, но

потом медленно опускает руку, потому что помертвевший Огарыш даже не моргает на его замах.

У Ромки побаливает бедро, но не так чтобы очень: на лыжах ушибался и сильнее. Теперь ему