Александр Гордеев - Жизнь волшебника

назначил его управляющим первого отделения. Село, узнав о таком назначении, вздрогнуло и

прижало уши, а несколько бывших колхозников ушли в отчаянный запой. Пожалуй, дата этого

назначения стала моментом, начиная с которого грозный Труха по сути перестал быть

полноправным директором. Уже года через полтора всё в совхозе оказалось подмятым Ураевым, а

сам депутатный директор, так и не узнав толком нового хозяйства, стал при Ураеве кем-то вроде

унылого завхоза. Его власть осталась внешней, на показ приезжему начальству. Когда же главным

бухгалтером совхоза оказалась назначена жена Ураева, то и финансовое состояние хозяйства

стало для директора туманным и приблизительным. Теперь же вся Пылёвка знает, что директор

Трухин, управляющий Ураев, управляющие вторым и третьим отделением, а также заготовитель,

собирающий мясо у населения с округлением цифр без граммов, завязаны в один пятерной пучок,

можно сказать, в звёздочку, только далеко не октябрятскую. С милицией и ОБХСС «звёздочка»

дружит надёжно. Каждая проверка ОБХСС начинается обычно рыбалкой проверяющих на

островах, куда Ураев отвозит их на своей моторке, и той же рыбалкой заканчивается. И весь

зримый эффект проверки состоит лишь в том, что на рыбалку контролёры уезжают строгими,

прямыми и застёгнутыми, а возвращаются весёлыми, косыми и распоясанными. В последнее

время они портфели-то возить с собой перестали.

Если бы можно было подхватить нынешнюю Пылёвку какими-нибудь большими сказочными

ладонями и перенести этак лет на двести назад, словно опустив в раствор времени гоголевских

«Мёртвых душ», то можно было увидеть совершенно закономерную переплавку её. Все жители

села превратились бы тогда в крепостных крестьян, а Труха, Ураев и остальные члены «звёздочки»

в помещиков, в кровососов-эксплуататоров. Если же можно было бы из гоголевского времени

перемесить какую-нибудь русскую деревню в наши дни, то тогда крестьяне переплавились бы в

работников совхоза, а какие-то помещики влились бы в форму Трухи и Ураева. Любопытно было

бы при этом понаблюдать за метаморфозой их лиц. За тем как властные, надменные и

высокомерные, они постепенно становятся несмешливыми, внешне приветливыми, терпимыми. Но

суть-то этих людей та же. Эх, как не хватает им прежнего! Не снимают теперь перед ними шапки и

не кланяются. «Что ж, – думают они, – мы своё и так урвём…»

Пока Роман служит в армии, Трухин и Ураев выстраивают себе по дому. Труха вламывает

квадратный, громоздкий домино в центр села на школьную территорию между школой и сельским

советом, поближе к паровому отоплению. Ураев возводит свой дом на окраине, на крутом

живописном берегу Ононской протоки.

Бесхозяйственность, меж тем, царит всюду. Урожайность хлеба за последние годы падает, хотя

открытый совхозный ток завален горами минеральных удобрений. Однажды потоком дождевой

34

воды их понесло по улице, и совхозный ветеринар, угодивший в эту плодородную минеральную

реку по случаю получения в этот день спирта для ветеринарных целей, едва не отправился на тот

свет, запив чистейший и честнейший спирт лишь глотком этого потока. Удои в совхозе снижаются,

привесы падают, шерсти на овцах почему-то нарастает меньше. Но – чудо! Все планы совхоз

выполняет. Секрет же выполнения прост – он в постоянном снижении («корректировке») самих

планов. Единственный в районе совхоз-маяк призван ярко светить, независимо от слабости его

батареек. Фраза «зона рискованного земледелия» произносится теперь так часто, что её пора бы

уж в виде транспаранта прицепить на покосившиеся ворота хозяйства, чтобы все случайно

проезжающие знали, что зона, о которой так много тараторят по радио, расположена теперь

именно тут. Ещё совсем недавно все понимали, что перед коровой, которой всё равно надо что-то

жевать, непогодой не оправдаешься: хошь не хошь, а приспосабливайся и к жаре, и к дождичку,

однако приспособиться к государственной кормушке оказалось легче и выгодней: доброе

государство подаст и на погоду, и на непогоду.

Государство пособляет и рабочей силой, потому что с прежним объёмом работы

осовхозившиеся труженики уже не справляются. В хозяйстве появляются переселенцы из

западных частей страны, для которых государство поставляет брусовые дома. Переселенцы же,

скушав первую порцию манны небесной, но, так и не дождавшись добавки, вдруг обнаруживают,

что без добавки-то здесь то же самое, что и дома. Так дома хотя бы ностальгия не мучит. И они

возвращаются с тем, с чем приехали. Слава Богу, что после них остаются дома, чем, собственно,

переселенцы и полезны Пылёвке более всего. Жаль только, что по закону для них не полагается

строить клуб и школу, поскольку свои-то уж совсем прохудились.

Остановить обнищание хозяйства просто некому. Единственный положительный руководитель в

совхозе – парторг Таскаев, который хорош как раз лишь тем, что ничего не тащит сам, то есть

хороший лишь за то, что не плохой, а не за то, что истинно хороший, как говорится в стихотворении

популярного среди молодёжи поэта Эдуарда Асадова.

На службе, слыша призывы на разные комсомольские стройки, Роман недоумевал: почему это

ударно работать следует только там? Байкало-Амурская магистраль, куда зазывают задорней и

песенней всего, срезает северную верхушку их Читинской области и, как твердят и убеждают радио

и газеты, благотворно преобразует там всю жизнь. Но почему эта жизнь не должна улучшаться

южнее, там, где живёт он с родителями и земляками?! Да ведь если ты к чему-то способен, то

признание земляков куда дороже признания интернациональных людей на стройке.

Программа, выработанная им и Серёгой, предполагает, что для нормальной жизни в селе

людям надо всеми средствами держаться привычного уклада, оставшегося с колхозных времён. Но

то, что творится здесь сейчас, похоже на анархию. Людям-то, оказывается, любо и пьянство с

воровством. Тут уже и укреплять нечего – этот уклад успел до фундамента рассыпаться за какие-то

два года – тряхнуло дом, и он распался на кучу кирпичей. Сельчанам уже не платят зерном за

каждый трудодень, а «культурно» завозят в магазин хлебные кирпичи, чтобы их можно было

покупать на выплачиваемые деньги. И потому уже сейчас собственные караваи в селе – редкость,

а вскоре по всей Пылёвке и духа настоящего хлеба не учуешь. Русские печи за ненадобностью

разбираются, а вместо них ставятся компактные очаги с колосниками для отопления. В доме

Мерцаловых печь ещё стоит, только вот и Маруся не вспомнит уже, когда топили её последний раз: