Александр Гордеев - Жизнь волшебника

задаёт вступающему два простейших вопроса по Уставу, и все голосуют «за» ещё до того, как он

ответил на последний. И зачем надо было столько волноваться!

В понедельник свежий коммунист Роман Мерцалов едет в райком для утверждения. День

невероятно жаркий. Романа, всю дорогу сидевшего с солнечной стороны, у заклиненного стекла,

нажигает так, что, оказавшись в райцентре, он первым делом ищёт, где бы отпиться. В знакомой

столовой, недалеко от автостанции, продают холодную воду с грушевым сиропом. Роман берёт

сразу три отпотевших гранёных стакана, садится за только что протёртый столик. Вкус сиропа

отдаёт детством – когда же он пробовал его? И вдруг, словно очнувшись, озирается по сторонам.

Да ведь здесь же, в этой столовой и пробовал. Только это было зимой, они заходили сюда с отцом.

Почему отец зимой купил ему сироп? Видимо, просто попробовать давал, потому что самому

нравилось. А у него тогда были новые валенки! И, главное, в тот день был куплен фотоаппарат,

прошедший потом с Романом всю армию. Здесь, у окна, в кадке стоит всё тот же фикус, только

теперь он куда больше. А в кадке и сейчас, чего доброго, всё так же натыканы окурки. Именно в

тот-то день он едва не погиб под автобусом. «Ох, бедный-бедный батя, что пережил ты тогда из-за

меня, дурачка!» А в столовой за столько лет не изменилось ничего. Что же касается напитка, то

Роман часто вспоминал его вкус, не зная названия этого сиропа. А вот теперь знает точно – на

ценнике было написано «грушевый». Как же это здорово, что многое остаётся неизменным. Только

вот он-то уже не тот пацан, и ему требуется принимать какие-то серьёзные решения.

Пауза перед визитом в райком, пожалуй, необходима. Как вести себя там? Сказать ли об

истинной совхозной бесхозяйственности, о ненужном, дорогом производстве витаминно-травяной

муки, о пожаре, который почему-то скрывается? Ну не убьют же его там за это! Хотя, конечно,

сначала следовало сказать об этом на собрании. А то вроде как кляузник какой. Но как там

скажешь, если твой вопрос был последним, а до этого ты ещё не был коммунистом и не имел

права голоса? «С другой стороны, не в шайку же меня впустили, где должен обо всём помалкивать,

а в партию. Если промолчу с самого начала, значит, сразу стану таким же, как они. И потом меня

уже не перелицевать. Значит, и дальше буду помалкивать. Но опять же, не прими они меня, так я и

вовсе не имел бы возможности выступать против них. Это ещё и на предательство смахивает. И

что же делать?»

И тут как подсказка или подковырка какая: где-то в глубине кухни врубается магнитофон с

хриплым голосом Высоцкого:

Почему всё не так? Вроде, всё как всегда:

То же небо – опять голубое…

В общем, песня-то, конечно, о другом, а вовсе не о таких проблемах. О друге, не вернувшемся

из боя, поёт Высоцкий, но этот вопрос – «почему всё не так?» – как будто адресуется сразу ко

многому. Он какой-то актуальный сейчас. Помнится, ещё в школе учительница говорила, что

писатели в русской литературе никогда не боялись задавать самые принципиальные вопросы,

типа: «Кто виноват?» или «Что делать?» Значит, и Высоцкий добавил ещё один из таких вопросов:

«Почему всё не так?»

Странный этот Высоцкий, необычно он поёт, не так, как все. Другого такого певца и близко нет.

Главное, не боится ничего, прёт по-своему. Вот бы с кем поговорить! Ну, ладно, помечтал и хватит.

Так что же всё-таки делать? А, да ладно – обстановка подскажет. Пусть на собрании в совхозе всё

скомкалось, но, может быть, тут спросят: «Вот ты как молодой коммунист вливаешься в партийную

организацию совхоза. Как, на твой свежий взгляд, обстоят дела в хозяйстве? Какие там, по-твоему,

имеются недостатки, требующие устранения?» И, конечно же, после этого вопроса молчать будет

уже нельзя. Так что, пусть только спросят.

Роман поднимается из-за столика, распрямляется. «Господи, да ведь я же – Справедливый, –

вдруг вспоминает он, невольно ощущая на себе чистый скрип крахмальный рыцарской рубашки, –

да какая разница, спросят меня о чём-то или нет? Я должен быть выше всяких страхов, выше

всякой суждений о каком-то моём предательстве. Выложу им всё, и будь что будет!»

Какая необыкновенная свежая прохлада и притенённость в райкомовском коридоре! Хочется

даже посидеть немного в мягком кресле под фикусом с протёртыми, блестящими листьями, чтобы

отойти от уличного пыльного зноя. Роман идёт по коридору, читает таблички из плексигласа с

фамилиями разных работников, аккуратно и прочно привёрнутые на стенах около высоченных

дверей, видит мягкие ковровые дорожки ровно в ширину коридора: то ли коридор делали под

дорожку, то ли дорожки специально выпускались для типовых по всей стране райкомовских

коридоров? И почему-то чем дальше идёт он этим мягким, ласковым путём, тем больше

убеждается, что здесь, в этой прохладе и устроенности, никому никакие разоблачения не нужны.

Весь ритуал его партийного утверждения состоит в спокойном, канцелярском оформлении

38

необходимых бумаг и выдаче билета. Выдача сопровождается, правда, рукопожатием с разным

районным начальством, случайно подвернувшимся тут. Все они улыбаются и поздравляют, вроде

как равного. Заговорить с ними в этот, всё-таки торжественный момент, о каких-то совхозных

промахах – значит просто оказаться невежливым, то есть, тут же ткнуть их носом в то, что они

недосматривают в хозяйствах. Все эти люди очень представительны, при галстуках и костюмах, и

от этого кажется, что дела их невероятно государственные и куда более важные, чем дела в

Пылёвке. С ними, такими значительными, как-то даже и не подходит говорить о всяких мелочах. А

значок депутата (такой же, как и у Трухи), на лацкане у одного из пожимающих руку и вовсе

заставляет очнуться и протрезветь. Люди с одинаковыми значками договорятся друг с другом куда

скорее, чем он договорится с кем-нибудь из них.

…Автобус пылит по шоссе, пересекая широкие, чуть холмистые степи, и хотя в салон тугой

подушкой давит свежий поток воздуха, всё равно душно, потому что в автобусе почему-то работает

отопление, которого на зиму, вероятно, уже не хватит. . «А, собственно, что они для меня, все эти

совхозные проблемы? Ну вот нафиг они мне нужны?» Муторно на душе. На совхозном собрании

боялся сказать о пожаре, в районе тоже боялся, найдя причины, которых и сам теперь не поймёт.

Что же за страх такой неявный и противный, как ком дерьма?! Да ведь предложили бы ему сейчас:

вот тебе два прапорщика Махонина, которые уработают тебя так, что ты потом в зеркале себя не

узнаешь, и он бы, усмехнувшись, ответил: «А давайте прямо сейчас! Чего тянуть с хорошим