Ксения Нихельман - Я буду помнить

– А меня всегда хотели так назвать?

Мать отложила скалку в сторону и поглядела на нее, между бровей пролегло смятение:

– Честно, я не знаю. Я знаю только то, что изначально хотели назвать тебя Олей. Но потом кто-то передумал, и получилось то, что получилось.

Она была по-детски разочарована ответом.

Таких вот Оль полным-полно в поселке: одна жила на углу улицы, другая за углом, еще одна разливала пиво в местной пивнушке, всегда окруженная разгоряченной толпой мужчин, еще одна жила через соседский дом. С последней Ольгой дела обстояли и вовсе ужасно. Милена боялась ее странного дома, потому никогда не играла около его забора, не пялилась просто так на его окна. Все знали, что муж Ольги Иван ее поколачивает, хорошо поколачивает до синяков и разбитого опухшего лица, особенно это случалось тогда, когда Иван не мог стороной обойти пивнушку. Бывали такие ночи: в поселке стояла тишина, ни людского голоса, ни воя собаки, только тяжелые всхлипы Ольги и гулкие тупые удары Ивана. В одну из таких жутких ночей в дверь дома Милены кто-то отчаянно заколотил. Милена не спала, прислушиваясь через открытое окно и дрожа от внезапного страха за Ольгу. Услышав стук, она чуть вскрикнула и сжалась под одеялом, но лишь на мгновение, поскольку мать зажгла свет в коридоре и уже впускала ночную гостью. Милена навсегда запомнила ее глаза: выпученные и красные, как у бычка, которого вот-вот охолостят. Ольга все время повторяла и повторяла, чтобы ее спасли, но мать смотрела на нее сверху вниз, холодно и с презрением.

– За каким чертом ты к нам пришла? У меня ребенок маленький спит! А ну, вали к своему мужу!

– Нет-нет, мне нельзя туда, – бормотала себе под нос женщина.

Мать с неохотой уступила. Пропустила Ольгу в дом, а Милене велела убраться с глаз долой в комнатушку. Через несколько минут под дверь заявился Иван, орал как резанный и со всей дури колотил по чужой двери, выкрикивая имя жены. Что произошло дальше, Милена помнила фрагментарно, ибо все замельтешило по коридору: свет, ее мать, разъяренный Иван и безумная Ольга, их слова, взмахи руками и ногами. Иван что-то пытается прокричать, но не может, так как его шею сдавила мать, она крепко прижала его к коридорной стенке и не отпускала. Мужчина, как маленький мальчонка, лишь болтал ногами и крутил головой. Мать словно чего-то выжидала, и это что-то не заставило себя долго ждать. Сначала Милене подумалось, будто Ольга кинулась, чтобы помочь удержать мужчину, однако она ошиблась – женщина бросилась на мать с воем и ругательствами, насмерть вцепившись в ее руки, отдирая их от шеи мужа, при этом умудрившись плюнуть в материно лицо. Иван упал на пол, а Ольга принялась его целовать и гладить по голове. Утешала.

– Ты моего мужа не тронь! – заорала она. – Я на тебя быстро управу найду!

И странная парочка – он хромая, она, растирая застывшую кровь на лице, – вышли за дверь в теплую летнюю ночь.

Мать еще несколько минут постояла на пороге, потом погасила свет и прошла к себе в спальню, упав на постель, зарыдала. Милена побежала за ней и упала рядом с ней. Она опасалась что-либо говорить ей и только погладила ручонкой по волосам. Какая сильная и бесстрашная у меня мама, думала она, ведь она сама так перепугалась, что аж пальцы похолодели. И вдруг эти слезы, почему она плачет? Неужто соседку-дуру пожалела? Она продолжала успокаивать, теребя пряди волос, пока мать не поднялась.

Сколько Милена себя помнила, столько Ольга и Иван устраивали подобные сцены. Ольга бегала по соседям и звала на помощь, Иван возвращал жену домой и продолжал бить. Уже будучи девушкой, Милена однажды услышала разговор уличных стариков с также стареющей Ольгой.

– Когда бросишь Ивана? – спрашивали старики. – На кой черт он тебе сдался?

Ольга потупила взгляд, почертила песок туфелькой, прямо как девица застенчивая, и тихо ответила:

– Люблю. И он меня любит.

Однако в тот же год, когда Ольга ворвалась в их дом, но только зимой, за несколько дней до Нового года, Милена с подружками играли в снежных сугробах. Декабрь выдался снежный и ласковый. И этот день был чудесен с самого утра, оттого и она проснулась в бодром настроении. Она не стала даже завтракать, а лишь выпила стакан молока и побежала одеваться. Мать с негодованием покачала головой, но она заметила на ее лице едва уловимую улыбку. Мать улыбается – верный знак, что все будет хорошо. А еще, помимо улыбки, она подошла к ней и потуже завязала поясок на шубке, поправила шапку, разве только не поцеловала. Мать никогда не целовала. Ну и ладно, она была счастлива просто так, что бежит на улицу к подружкам. Милена вышла во двор, на широкую улицу, по которой не ездили машины, и все ребята играли в любом месте. От яркого солнца слепило глаза, и она прикрыла их рукой, а снег сиял почти голубым, кристально-голубым. И запах! В поселке удивительно пахло: свежим снегом, хрустящими шагами прохожих и их промороженными одеждами, пахло теплыми домами, еще хранящими ночной жар, пахло дымящимися трубами от затопленных печей, что, казалось, Милена слышала ни на что не похожий треск поленьев. В такие минуты она знала – так пахнет зимнее счастье. Милена вдохнула полной грудью и бросилась прямо в толпу укутанных девчонок. Все вместе, разделившись на пары, они принялись играть с санками. Сначала везет один, затем другой. Теперь настала очередь Милены сидеть в маленьких санках и поглядывать на пробегающие мимо дома. Она так увлеклась разглядыванием огромных сугробов, порой скрывающие дома по самые окна, что и не заметила, как подружка, катившая ее, врезалась в мужчину. Она быстро перевела взгляд на него и узнала в нем Ивана. Он пристально разглядывал Милену, что той стало неловко. Она захотела быстро выкарабкаться из узких санок и уже уцепилась руками за бортики, как Иван, толкнув подружку прямо в сугроб, одним прыжком оказался рядом с ней. Его нога в тяжелом зимнем ботинке больно ударила ее по левой руке, опрокинув санки. «Ненавижу вашу семейку», – зашипел он и кинулся бежать прочь.

Выбираясь из-под саней, она не плакала, а крепко зажмурила глаза, так крепко, что заболело лицо, однако боль в руке была сильнее. Милена еще не знала, что Иван сломал ей два пальца. Помимо этого, она также не подозревала, что ее семью в поселке действительно ненавидят и боятся.

– А кто меня так назвал? Ты или папка? – все не унималась с расспросами Милена.

– Хватит болтать, – вскипела мать. – Бери нож и режь лапшу.

Она было открыла рот, как мать тут же скомандовала:

– Молча!

И ей ничего не оставалось делать, как кромсать лапшу, иногда всхлипывая носом и слушая краем уха щебетание черно-белого телевизора. Кости в пальцах уже срослись, и управляться ножиком ей не доставляло боли, как раньше когда она носила гипс. Сейчас бывало – она просыпалась темной ночью и чувствовала легкое онемение на кончиках, и слегка потерев руку, снова засыпала. А до этого, впервые увидев загипсованные пальцы, носила руку бережно, прижимая ее к груди, как маленькое, раненное животное. Она с такой силой вошла во вкус, представляя руку зверьком, что машинально проводила по больной руке здоровой, успокаивая и лаская, частенько приговаривая какие-нибудь добрые слова. Как-то мать это заметила и спросила, с кем она постоянно разговаривает. Ни с кем, буркнула она в ответ, защищая зверька. Ей хотелось его оберегать и дарить ему защиту, будучи самòй беспомощной перед злым миром, в который теперь и она попала, где и сосед не друг, и друг не сосед, а врагом может оказаться кто угодно.