Ксения Нихельман - Я буду помнить

После этого случая Милена смотрела на мать с восхищением, но и бояться ее стала больше. В матери все переменилось, и на несколько месяцев следы еле существующей улыбки бесследно исчезли. Она безразлично смотрела на Милену, на ее руку и пальцы; бесстрастно справлялась с ее телом, когда мыла в крохотной бане или заплетала косы, и, глядя на суровое лицо матери, Милена не показывала боли, стойко стояла у банной лавки или у спинки кровати, защищая раненного зверька. Она вспоминала, как вернулась домой и осторожно стянула варежку, показывая пальцы. К ее изумлению, мать сразу же спросила, кто это сделал. Однако Милена ответить не могла – ее крепко-накрепко зажатый рот словно стянуло в один заштопанный шов – и она потупила глаза. Мать в одном домашнем платье, лишь накинув на плечи шаль, выскочила за дверь в зимний вечер. С того дня Иван зловеще зыркал глазами в сторону их дома и все чаще бил Ольгу.

Мать ни в коем случае нельзя было назвать злой, бездушной или бессердечной. Намного позже Милена догадается, что ненависть Ивана берет свое начало далеко до ее рождения, за много лет назад, и это страшное знание не даст ей покоя, будет заставлять снова и снова возвращаться в тяжелое прошлое.

Перед матерью робел даже дед Алексей, который жил с ними. Одного ее взгляда достаточно, чтобы дед прекратил ворчать. Зато Милене доставляло удовольствие слушать дедовское ворчание: он представал в ее глазах почти безжизненным стариком, коротающим свои дни на пороге крыльца дома. Наверняка он кого-то там ждет, думала она, наблюдая за его ежедневной службой. Старый ворчун, дразнила она его и заливалась смехом, когда он грозил ей сухим кулаком. О старости как таковой, она еще не помышляла, как и о смерти. Никто в доме не болел, не кашлял, не страдал и не умирал, как происходило по всему поселку. До Милены доходили жуткие рассказы о смертях. Смерть как рассказ, передающийся из уст в уста; смерть как предвестие многочисленных толп, проходящих по улице покойника; смерть как мертвые букеты, подаренные в последний раз и затоптанные ногами; смерть как холодное дыхание заколоченных ставен заброшенных домов. Это все, что она знала о смерти. И родной дед виделся пока ей обыкновенным старым ворчуном, гораздо старше ее матери, и мысль, что на крыльце он давным-давно ждет не просто редкого гостя, а редчайшего, единственного в своем числе, которому он пожмет ледяную руку и сдаст свою службу, не приходила ей в голову. Как и любой ребенок, Милена никогда не задумывалась о жизни своих родных до ее собственного рождения. Взрослая мать, старый дед и совсем молоденький отец Андрейка. Когда она появилась на свет, они уже такими существовали. Что мать была молодой женщиной, девушкой и девочкой, поведали пожелтевшие черно-белые фотографии из старого альбома, обтянутого в красный бархат: молодость матери жила лишь в пределах альбома, расписанного по датам и событиям. Эти фотографии несли историю приглашений на свадьбу, приглашение в фотоателье, портреты неизвестных родственников на долгую и вечную память, рождения детей, похороны. Еще один факт о смерти – похороны, запечатленные на бумаге, смерть, застывшая в одном щелчке фотоаппарата. И молодость матери среди посеревших событий памяти.

Поверить в молодость деда было слишком трудно, не сохранилось фотографий, лишь многочисленные ордена, пришитые к черному пиджаку, который дед надевал по особым случаям. Историю жизни деда Алексея не сохранила даже его собственная память. А ее молодой отец Андрейка, от которого всегда пахло машинным маслом, был слишком молод, чтобы превратиться в старика, не помнящего прошлого дня. Милена не верила в отцовскую старость, как не верила в дедову молодость.

Однажды одним вечером она достала злополучный альбом памяти, чтобы снова разглядывать картинки. Ей казалось, что именно там она сможет найти ответ на свой вопрос. Имя. Откуда взялось ее имя? Может, ответ прочитает в глазах родственников или прочитает имена на обороте фотокарточек. Может, найдет там то, что кто-то однажды спрятал и позабыл о тайнике? Она с усердием вглядывалась в лица… Она еще не ходила в школу, но читать умела. И благодаря подписанным фотографиям тоже. Однако все имена в них были другими, чужими. Она отложила альбом. Закрыла. Вновь открыла. Долистала до самой последней страницы, где предыдущие листы были пустыми и мертвыми. Или же ждали своей участи, решила она. Кто-то должен заполнить пустоту своими фотографиями, новыми событиями о рождении, школе, свадьбе, снова рождении и похоронами. Она провела кончиками пальцев по заднику альбома, по его бархатной поверхности… И почувствовала уплотнение. Там явно что-то находилось. То, что прольет свет на ее тайну. Милена пальцами подцепила бархатный край и рванула его на себя. Ей на колени посыпались фотографии.

Их было немного. Десять штук. Все старые и потрепанные. На некоторых присутствовали ее мать и дед. Они прямо смотрели в объектив, а между ними на одной фотографии сидела девочка, маленькая, как Милена. Потом их было четверо: мать, дед, эта девочка и маленький мальчик. Затем были фотографии только одного мальчика, он улыбался и держал ладонь козырьком у лица, видимо закрываясь от солнца. Но больше всего внимание Милены привлекли другие снимки – молодой девушки невероятной красоты. Она уже видела по такому же черно-белому, как фотография, телевизору красивые фильмы с красивыми людьми. Как Брижит Бардо, позже она скажет сама себе, когда станет старше, но тогда она не знала этого имени, как не знала имени девушки с фотографии. Та смотрела на нее отстраненно, будто назойливое разглядывание ее лица ей вовсе не мешает, а, напротив, льстит. Девушка позволяла любоваться своей красотой, но что-то в ней было знакомо, что-то роднило Милену с ней. Отвлеченный взгляд больших глаз, пухлые, слегка приоткрытые губы, прямой нос и пышная, поднятая наверх, копна волос. «Женька», – прочитала она на обороте. Почерк. Материн почерк она всегда узнает из тысячи, им исписаны все тетради в доме – материны кулинарные книги. Этот изящный наклон букв влево, буквы крупные и пузатые, будто выпуклые и их можно потрогать пальцами. Она так и сделала. «Женька и подружки», – прочитала на второй, где Женька и еще две девушки, по всей видимости, изображали актрис. Женьку она узнала моментально: та стояла в центре между подругами. Милена поняла одно – если бы Женька находилась слева или справа, позади кого-то, то все равно она была бы в центре. Подруги, цветник за их спинами – это лишь фон для нее. «Женечка» – на третьей, где Женька похожа на одну из тех красивых женщин из фильмов: узкое, приталенное платье, плотно облегающее фигуру, высокая прическа, темные очки. Мать любила Женьку. Кто была эта девушка, чье имя выводилось с любовью, обрисовывая каждую буковку? Милена не успела об этом начать размышлять, так как произошло два события. В комнату вошла мать, а она уже взяла в руки следующую фотографию – оркестр, толпа, похороны. «Женькины похороны».