Лев Клиот - Реки судеб человеческих

Он впервые оказался в художественном музее, Гамбургском Кунстхалле, где увидел огромную коллекцию картин. Прежде некоторые из них ему довелось рассматривать на страницах редких журналов на занятиях живописью в школьном кружке. А тут шедевры гордыми рядами располагались вдоль бесконечных стен, и Курт стоял пред ними, не в силах отвести взгляд. Он ведь представлял себя хоть и начинающим, но все-таки художником. Музей владел прекрасной коллекцией немецкой и французской живописи семнадцатого-восемнадцатого, конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. Его пленили пейзажи Макса Либермана, он восхищался его «Террасой с видом на цветник в Ванзее», пугающей показалась картина Каспара Давида Фридриха «Странник над морем тумана».

Фигура опирающегося на трость одинокого человека, стоящего на скале, направившего взгляд в бесконечные, уходящие к горизонту облака тумана. Неизведанность будущего. «Этот туман, – думал Курт, – никуда не делся. Мы все сегодня живем на той скале, мир зыбок и непредсказуем. Романтизм художника, его беспокойство о будущем, вечная боль человечества в чистом виде. Разве не то же испытывают сегодня люди и там, в России, и здесь, в Германии?»

Блуждая по залам музея, Курт сделал для себя вывод: немцы фундаментальны и несколько тяжеловесны, французы изящны и легки, так ему показалось.

Пейзажи Коро, импрессионисты Дега, Ренуар, Мане, Клод Моне, Поль Сезанн. Их полотна, наполненные светлой радостью, многоцветьем красок, потрясающим вовлечением в изображенное на холсте, необыкновенно волновало. Курт просто чувствовал, как пахнут «Белые кувшинки» Клода Моне, он словно окунался в невероятные краски луга, усыпанного красными маками, которые смотрели на него с полотна «Маки в Живерни», будто с холста они переместились в зал. «Вот настоящие художники! – вертелось в голове. – Куда мне до них». – И эта простая мысль похоронила мечты юноши приобщиться к клану мастеров изобразительного искусства. Только в начале он на этот печальный вывод не обратил внимание, но затем каждый раз, как только возникало желание взять в руки кисти или карандаш, перед ним всплывали полотна импрессионистов, и руки опускались». Я никогда не смогу достичь такого мастерства, такого вдохновения, как эти гении, а тогда и не стоит заниматься этим делом». Таков был приговор.

– Идем, идем дальше, – тянул Курта за рукав Йоганн, – тут много еще всего, впитывай, но не так долго, у нас еще полно дел.

Потом была музыка знаменитого варьете Hansatheater. Там они попали в мир удивительных актеров, музыкантов и танцовщиц. Курту посчастливилось увидеть мужской вокальный ансамбль Comedian Harmonists. Это было весело, остроумно, несколько фривольно, но исполнялось великолепным вокалом молодых ребят с такой непосредственной непринужденностью, что восторг публики был предрешен. Курту повезло, он попал на их концерт, который оказался последним в Германии. Трое из шести ее участников были евреями и вынуждены были эмигрировать. Ансамбль распался и в усеченном виде ни одна из его частей успеха уже не добилась.

Приезжала в Гамбург и американская звезда, «Черная Венера» Жозефина Бейкер – танцовщица и певица. Курт впервые увидел в ее исполнении те движения, что назывались чарльстоном. Красавица танцевала зачастую в таком коротком платье или в юбочке из одних бананов, что дамы покидали зал, а мужчины оставались и хлопали до потери сил.

Так, от высокого искусства перемещаясь к более массовому, друзья оказались в районе Санкт-Паули на замечательной улице Репербан, прозванной обывателями «Греховной милей».

Рихтер не сразу понял, в каком заведении оказались он, Йоганн и еще трое приятелей Леманна. Внешне весь антураж походил на небольшое варьете с залом в виде амфитеатра, со сценой, на которой несколько девушек неспешно изображали что-то вроде медленного танца вокруг двух никелированных шестов, уходящих от пола к потолку. Два десятка мужчин разных возрастов сидели за столиками в нишах наподобие театральных лож, опоясывающих сцену полукругом. Зал был украшен лепниной, свечами в канделябрах и витражом на потолке. Диваны в розовом бархате и розовый с голубым ковер на полу завершали вычурный и душноватый антураж. Все стало понятным, когда Леманн указал ему на одну из девиц, которая, словно акробатка, выгнулась мостиком у шеста.

– Возьми эту, ее зовут Ванда, она полька, очень милая и невероятно хороша в своем деле.

Девушки исчезали одна за другой и через некоторое время вновь возвращались, привычно улыбаясь публике. На столе не заканчивалось пиво, орешки, сушеные фрукты. Заботливый персонал пополнял запасы хрустящего и пенящегося моментально.

Курт, несмотря на то, что не произнес ни слова и явно растерялся от необходимости соответствовать разгоряченным парням из их команды, которые наперебой обсуждали женщин и двое из которых уже ушли вслед за администратором, не успев сообразить, как вести себя в этой ситуации, был подхвачен улыбающимся сотрудником заведения, мужчиной борцовской внешности и, расслышав сквозь шум оглушительной музыки, что его ждет Ванда, покорно последовал за ним. Курт решил, что сумеет справиться с неожиданным поворотом событий, тем более, что никакого возбуждения полуобнаженные тела девушек у него не вызвали. Он испытывал одну лишь неловкость и неожиданно возникший страх прослыть девственником в глазах сопровождавших его спутников.

– Удачи, – шлепнул его по плечу Леманн, – за все уплачено, – он подмигнул Курту, – я угощаю.

Спальня оказалась очень аккуратной: широкая кровать, столик с зеркалом, душевая кабинка, стены обиты тканью с вышитыми золотом лилиями на красном фоне. Все очень чисто, белье только из прачечной, с запахом лаванды. Все это успокоило Рихтера. Ванда оказалась невысокой, крепко сбитой девчонкой, на вид не старше лет пятнадцати. Когда она села к нему на колени, расстегнув на его рубашке две верхние пуговицы, Курт вдруг почувствовал, как острое желание захлестнуло все его естество. Если плечи и грудь девушки действительно могли сойти за совершенно юное создание, то ляжки – полные, тугие и горячие – свидетельствовали о том, что к нему прижалась вполне зрелая женщина. Раскосые кошачьи глаза, полные губы, шелковистые каштановые волосы щекотали его лицо. Все кричало о желании взять ее, но лишь до того момента, когда Ванда заговорила:

– Ну что, мальчик? Не стесняйся! Или в первый раз? – и она расхохоталась.

Курт вежливо отстранил девицу, увидев на столе сигареты, попросил разрешения закурить, и потом уже пристально рассмотрел польку. Пудра, помада, тушь на ресницах словно под увеличительным стеклом проявились перед ним, лишив девушку призрачной свежести. Она, почувствовав перемену в его настроении, стала серьезной: