Лев Клиот - Реки судеб человеческих

– Когда? – Герберт задал вопрос, который был продолжением прежнего разговора.

– В следующий четверг мы с Ионой отплываем на «Albert Ballin» в Нью-Йорк. Рами останется в Берлине еще на месяц, надо закончить кое-какие дела, и ему это по силам.

– Элизабет очень переживает, хотела бы попрощаться с Йоной, я надеялся, что вы приедете вместе.

– Я так и планировал, но после того, – Гедалья достал вторую сигару, долго прикуривал, – ты помнишь, что творили штурмовики и особенно эсэсовцы первого апреля? Они встали у дверей нашего банка и орали на всю улицу о том, что этот банк еврейский. Наклеили на стекла желтые шестиконечные звезды. Но особенно отвратительно они вели себя возле нашего магазина с яхтенным инвентарем, что у входа на верфь. Такое пастельное место, берег Эльбы, весна, птички поют, и Йона оказалась там именно тем утром. С тех пор не выходит из дома, ждет отплытия, ни с кем не хочет общаться. Вы должны извинить ее, она очень любит Элизабет и тебя, но ей кажется, что она унижена и может вызывать только жалость, или, еще хуже, брезгливость окружающих. Знаешь, что она мне сказала в тот день вечером за столом? «Если бы я решилась взять винтовку и застрелить нескольких из тех скотов, тогда я не чувствовала бы себя так мерзко!» И когда я объяснил ей, что толпа растерзала бы тебя в тот же миг, как только ты подняла бы ствол этой винтовки, она ответила мне:

– Гедалья, может быть, это лучший выход – умереть так, хватит с нас безответных погромов!

– Это все ужасно, мой друг, но я уверен, немцы не станут безучастно смотреть на этот разгул черни. Эта волна пройдет. Гитлеру нужно некоторое время для того, чтобы восстановить порядок и запустить маховик экономического развития. Страсти сойдут на нет и все успокоится.

– Герберт, я младше вас, но ненамного, так что позволю себе вам возразить. Во-первых, в рядах НСДПА далеко не только чернь. Там полно врачей, учителей, и прочих писателей и артистов. Во-вторых, похоже на то, что Гитлер сделал антисемитизм основой своей идеологии. Вы видели его апрельский декрет, определяющий статус «не арийца»? Этот документ совсем не похож на какую-то временную меру и, естественно, под это определение в первую очередь попали и были поражены в правах евреи. Ты хоть представляешь, сколько народу моментально потеряло работу? Их тут же повыгоняли с госслужбы, из армии, судов, высших учебных заведений, школ. Частники лишились клиентуры. Тысячи, я думаю, сотни тысяч людей остались без гроша в кармане. А эти костры из книг! У всех порядочных людей на устах слова Гейне: «Там, где сжигают книги, будут жечь людей».

Гедалья вынул платок и протер лицо. Он покраснел, руки его дрожали. Герберт предложил ему стакан воды.

– Лучше плесни коньяка. Поверь, Рихтер, это не временное явление, это только начало, поверь моему чутью наследника предков, бежавших триста лет назад из Испании.

Герберт молчал, он постукивал пальцем по лакированной столешнице стола и в задумчивости взирал на своего взволнованного партнера и близкого друга. Он никак не мог с ним согласиться. Но видел, что возражения любого толка не будут приняты Гедальей в таком состоянии. И еще в самой глубине своего сознания он улавливал неприятную зудящую струнку сомнения в своей уверенности. Розенштерн младше его всего на шесть лет. Он очень умен, очень силен как бизнесмен и финансист, и его успешность предполагает умение просчитывать ситуацию и в экономике, и в политике на много ходов вперед. При этом никак нельзя заподозрить этого сильного мужчину в паникерстве. Да, сегодня он был несколько перевозбужден, и Герберт действительно видел его в таком состоянии впервые, а это может означать, что грядут события, которые этот еврей предвидит лучше, чем он, и следует очень внимательно к нему прислушаться.

Словно уловив ход размышлений своего собеседника, Розенштерн продолжил:

– Давай поговорим, наконец, о деле. Все мои авуары к сегодняшнему дню сконцентрированы в моем филиале в Нью-Йорке. Я уверен, что теперь он станет основным подразделением нашей империи. И мой совет тебе: немедленно переведи все свои свободные средства в Нью-Йорк. К этому моему совету, я надеюсь, ты прислушаешься. Да, и немедленно не означает разовым траншем. Переводи частями с разных счетов, не вызывая повышенного внимания центрального банка. Тебе это может показаться чрезмерной мерой, но поверь, это лишь минимальная страховка.

Они прощались очень тепло, предчувствуя долгую разлуку, долгую, если не вечную.

Перед самым уходом Гедальи Герберт вернул Курта в кабинет:

– Попрощайся с господином Резенштерном! Ты все слышал, так что не стану тратить время на объяснения. Ты просто должен запомнить, с кем, в случае чего, тебе нужно будет связаться там, за океаном.

– Мы будем рады встретить вас в Новом свете, – Гедалья протянул Курту руку, – и поверьте, у вас не будет в жизни более преданных и надежных друзей, чем наша семья.

«Сегодня у меня день откровений», – эта мысль сопровождала Курта, пока он шел по мокрой брусчатке в сторону района Санкт-Паули.

Дождь лил с утра, не переставая, словно сам господь, смутившись поведением своих созданий, сжигающих написанное пером, стыдливо оправдывался, низвергнув на остывающие угли хляби небесные. Правда, он несколько запоздал, и дождевые потоки лишь превратили серый пепел, в котором смешались типографские краски и бумага – носители гениальных строк великих писателей, поэтов и ученых, – в серую грязь.

Курт шел на встречу со своим другом Йоганном Леманном в пивной бар на Репербан. Йоганн превратил этот бар в нечто вроде собственного офиса. Два-три столика в углу, вдали от репродуктора, заполняющего пространство вокруг себя оглушительной патриотической, в основном маршевой, музыкой, всегда были в его распоряжении. Вот и сейчас, когда Курт разглядел сквозь клубы табачного дыма этот дальний от входа угол, Леманн сидел в окружении нескольких крепких парней в форме СА. Сам он был одет в белые брюки и белую, поверх голубой рубашки, безрукавку. Йоганн явно пребывал в отличном расположении духа и не стал скрывать радости, увидев Курта. Он встал и обнял своего младшего товарища, усадив затем его рядом с собой, и тут же парни в коричневой униформе поднялись и, поприветствовав Леманна вскинутыми руками, покинули заведение. Было понятно, что Йоганн рассчитал время и его предыдущая встреча действительно закончилась.

Леманн подозвал официанта, и через несколько минут к уже стоящим перед ними кружкам с пивом добавились ржаные сухарики в чесночном соусе, крендельки бретцель, посыпанные крупной солью, кубики сыра и две тарелки с вайссвурст – белыми мюнхенскими колбасками, окруженными холмиками тушенной капусты.