Лев Клиот - Реки судеб человеческих

Леманн искоса глянул на Рихтера.

– Ну вот, к примеру, сожжение книг. Видишь, ты опустил глаза, и там, на площади ты стоял молча, ты явно не одобрял народный порыв, ты ведь видел, каково было воодушевление молодежи, студентов, преподавателей, просто прохожих? В топку паровоза нужно что-то кидать, нужен огонь, который понесет этот паровоз вперед, он потянет за собой весь состав. Народу, людям нужен этот огонь как запал для разгона. Когда паровоз наберет ход, топить снова станут дровами, все успокоится, поверь мне. Да, кое-где побили жидков, всего лишь выпустили пар. Рождение новой нации всегда происходит с кровью. Всякое может случиться, будут и ошибки, но главное, – Йоганн взял Курта за плечо, – это то, что ты правильно ответил на мой главный вопрос – ты любишь Германию, и это основа твоего отношения к тому, что я пожелал выяснить. А теперь перейдем к частностям.

– У меня есть собственная система определения лояльности к сегодняшнему политическому устройству нашей страны, – Леманн щелкнул пальцами и поднял руку, приглашая Курта сконцентрировать на ней внимание, затем он максимально развел большой и указательный палец и прокомментировал, – вот так на наших митингах приветствуют речи ораторов, на всю возможную широту раскрыв в крике рот, истинные патриоты, – прищурившись, пояснил, – это я тебе сейчас демонстрирую рот той части публики, которая представляет из себя в основном искренних дураков и патологических болванов, лучший материал для рядового и сержантского состава нашей армии, – затем, сузив наполовину расстояние между пальцами, продолжил: – Так кричат те, кто привык прежде, чем отдаться с потрохами пропаганде и инстинктам, не самым, прямо скажем, цивилизованным, оглядываться, оценивать ситуацию и опираться не только на всеобщее воодушевление, но и на свои собственные чувства. Из этой группы митингующих можно создать, если мы останемся в категориях армейских ранжиров, командный офицерский корпус. И, наконец, – Йоганн сомкнул пальцы, – в этой предполагаемой нами толпе ликующих болванов и осторожных умников можно заметить некоторое, очень небольшое количество тех, чей рот, – и Йоганн потряс сомкнутыми пальцами, – закрыт. Эту группу меньшинства я разделил бы на две категории. Первая – это те, кто сможет в конечном итоге возглавить массы, это генералитет, это аналитики, идеологи движения, и вторая, еще меньшая часть, – это враги режима.

Курт почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он провел рукой по лбу, не в силах скрыть волнение. Он понимал, к чему клонил Леманн, но не был уверен, к какой категории из тех, чей рот был закрыт, отнесут его. Да, он никак не участвовал в голосовой какофонии, сопровождавшей пламя костра, в котором сгорали книги. Но ни генералом, ни идеологом себя не представлял, тем более и врагом Германии не то, что не ощущал, его возмутило само возможное предположение Леманна в таком обвинении относительно него, Курта Рихтера. Он неожиданно для себя произнес вполголоса:

– Я – патриот. Но по-твоему, – он обратился к Леманну, – получается, что патриоты – болваны, но я-то не болван, а как же тогда с патриотизмом?

Йоганн с интересом наблюдал за мимическими переменами на лице юноши и не торопился прервать этот занимательный процесс. Он заказал еще пива и, когда кружки принесли, поднял свою и провозгласил тост:

– Выпьем за истинный патриотизм, не тот, который снаружи – крикливый и конъюнктурный, а тот становой, который живет внутри нас и опирается на тысячелетнюю историю нашей родины, Германии, сути и золотника немецкого духа.

Курт снова почувствовал озноб. Йоганн редко бывал так серьезен и такие выспренные фразы, обращенные не к его традиционным сподвижникам, парням с горящим взором и лужеными глотками, а к нему, к Курту Рихтеру, не произносил. Тут все было по-настоящему. Леманн стиснул ручку пивной кружки так, что побелели костяшки его пальцев, только что Рихтер так сжимал поручни своего кресла, и Курту захотелось поскорее выйти из этого эмоционального напряжения. Он вдруг почувствовал неимоверную усталость, словно ему пришлось вынести какую-то большую физическую нагрузку. Пиво как раз удачно подошло для того, чтобы сменить накал страстей на обычное, вполне добродушное действие. Холодное, оно остужало, пить его можно было долго, и это давало некоторое время на то, чтобы успокоить мысли, привести их в порядок и даже повеселеть. Видимо, к таким размышлениям пенистое светлое подвинуло и автора проникновенного тоста.

Леманн, с удовольствием осушив кружку, расслабился и уже другим, прежним, привычным полушутливым тоном продолжил свою приготовленную для Курта беседу:

– Теперь по поводу моей черной формы, – он игриво потрепал край своей белоснежной безрукавки, – люблю контрасты в одежде, ты как будто каждый раз другой человек, – но тут же посерьезнел, – милый мой, эта форма – наше с тобой будущее. Ребятам Рэма скоро конец.

На удивленный взгляд Курта пояснил:

– Нет, точными сведениями не обладаю, и запомни, все, о чем мы с тобой говорим, должно строго оставаться между нами. Я выбрал тебя, – тут Йоганн сделал паузу и потянулся за очередной сигаретой, но закуривать не стал, оставил ее в руке, разминая пальцами туго набитую табаком гильзу, – потому что убежден, на тебя я смогу положиться и сегодня, и всегда, – Йоганн хитро прищурился и, слегка наклонив к правому плечу голову, низким голосом произнес: – К тому же, ты у меня на маленьком, но очень остром крючке.

Он рассмеялся, притянул Курта к себе и прошептал ему на ухо:

– Шучу я, шучу, мне же положено по статусу всех на крючке держать. Так вот, штурмовые отряды свое отработали, и Рём ведет себя так, будто считает себя равным Адольфу и его приближенным. А это не так, у меня все-таки и некоторая информация имеется, но главное чутье, им скоро конец! А вот СС – это другое дело. Это структура, выросшая из личной охраны Гитлера, он доверяет ее руководству, а так как я убежден, что за Адольфом будущее, то и принадлежность к ним, и моя замечательная форма поможет добиться тех целей, которые я для себя определил.

И, не дав Курту, уже приготовившемуся, задать вопрос, обозначил эти цели:

– Это – государственная карьера.

Леманн развел руки и дурашливо закончил:

– Да, мой милый юноша, я карьерист и считаю, что в этом и заключается мой патриотизм. Добившись высокого положения в обществе, я смогу самым благотворным образом влиять на судьбу моей родины. Логично? – и он, наконец, прикурил от толстой серной спички.

Курту вдруг страстно захотелось закурить, но, во-первых, он, не имея к этому привычки и опыта, понимал, что может позорно закашляться и, во-вторых, проявит чрезмерное волнение, а этого показывать ему и вовсе не хотелось. Поэтому он подозвал официанта и заказал еще кружку пива, решив, что если даже опьянеет, это будет вполне гармонично выглядеть после такого потока информации, непростой и даже опасной информации. Он чувствовал, что его положение поднимается на новую, высшую ступень взрослости, ответственности и престижа. Это было заманчиво, увлекательно и опасно. В этом был какой-то неосознаваемый им по-настоящему риск, но он будоражил кровь и заливал адреналином голову. Последующие слова Леманна только утвердили Курта в этом ощущении перехода на иной уровень доверительности со стороны его старшего товарища и, значит, новых горизонтов в их отношениях.