Лев Клиот - Реки судеб человеческих

– Я тут уже два часа, ужасно проголодался, надеюсь, ты мне составишь компанию. С этими парнями, что были до тебя, поесть не получилось, нужно было произносить слова, не сочетающиеся с пережевыванием презренных сосисок и хрустом этих восхитительных сухариков, а тут все пропитано вкуснейшими и аппетитнейшими ароматами. Мне пришлось в связи с этим проявить необыкновенную выдержку, так что, – Леманн улыбнулся и подмигнул Курту, – за дело. Только не говори, что ты уже пообедал в вашем фамильном замке трюфелями с икрой.

Курт рассмеялся:

– Это так ты представляешь наше Рихтеровское меню? Дед – приверженец самой простой кухни: отварная картошка с селедкой и супчик с клецками, вот и весь обед. Но как раз сегодня я за обеденным столом не присутствовал, так что с удовольствием съем все, что тут нам принесли.

У Курта на самом деле рот наполнился слюной, так аппетитно выглядели угощения, и он на время забыл о том, что Йоганн собирался поговорить с ним о каких-то серьезных вещах. Они выпили, закусили сыром и принялись за горячие, еще дымящиеся колбаски, сопровождая каждый отрезанный кусочек подцепленной на вилку коричневой, тушеной в утином жире, капустой.

Леманн первым очистил свою тарелку, закурил и, одобрительно поглядев на уплетающего за обе щеки Курта, заметил:

– Хороший аппетит – признак душевного здоровья. – Он стряхнул пепел в стоявшую перед ним тарелку и добавил: – Оно тебе понадобится сейчас, потому что мне придется объяснить некоторые вещи, касающиеся наших с тобой взаимоотношений.

Курт замер с вилкой, поднесенной ко рту.

– Нет, нет, ничего такого, что может испортить тебе аппетит. Ты доедай, – и Леманн поднял кружку, в которой плескалось еще на треть недопитого пива, – все позитивно, – и он с наслаждением опустошил ее до дна.

Курт замер на мгновение, но потом решил, что не стоит выказывать какое-то волнение, к тому же он действительно проголодался, а еда была такой вкусной, что он доел все до последнего кусочка и затем, сев поудобнее, приготовился выслушать все то, что Йоганн приготовил для него вслед за замечательным ужином. Но благостное настроение потихоньку стало улетучиваться, этому способствовало то выражение лица, которого прежде Рихтер у Леманна не наблюдал.

Йоганн стал очень серьезен, его профиль заострился, демонстрируя мраморную холодность. «Я, наверное, никогда не избавлюсь от оценки созерцаемых мной предметов, людей и животных с точки зрения художника», – подумалось Курту. Он ведь решил, что рисование – не его стезя, но вот от подобных ассоциаций увиденного с его изображением на холсте избавиться не получалось.

– Дорогой мой юноша! – Йоганн начал на одной ноте, он закурил вторую сигарету. – Я старше тебя не намного, на семь лет, но уже с трудом представляю себе, что чувствуют парни в восемнадцать, как они переваривают в своих мозгах всю информацию, доступную их глазам, ушам и… – он постучал себя по носу. – Поэтому я провел с тобой почти месяц в тесном общении и, кажется, понял, кто ты, чем интересуешься, как воспринимаешь действительность и как способен реагировать на эту, открывшуюся перед тобой новую, реальную жизнь.

«Вот и ответ на мой вопрос», – подумал Курт, вспомнив возникающие у него порой сомнения в искренности интереса Леманна к нему как к просто приятелю, другом он все-таки считать себя не решался. Он ничем не выдал своего удивления после этих первых, как было понятно, лишь вступительных слов Леманна, только крепче стиснул побелевшими пальцами поручни сидения. Почувствовав возникшее напряжение, Йоганн продолжил:

– Но, поверь, я был вполне искренен во все время нашего общения. Мне было и интересно, и комфортно с тобой, ты нравишься мне, иначе мы расстались бы в первую неделю знакомства. Но прежде, чем я выскажу тебе комплименты, перейдем к не прикрытой фиговым листком реальной картине сегодняшнего дня. Ты избегаешь разговоров на политические темы, но политика пронизывает все общество, и не только в Германии, но в сегодняшней Германии особенно. Тебе придется взрослеть и, поверь, быстрее, чем кажется. Никаких слюнявых рассуждений о психологии нежного юношеского возраста. История современного миропорядка тебе и миллионам твоих сверстников не оставит шанса укрыться в каком-нибудь межвременье.

Йоганн остановился, лицо его расслабилось, и он улыбнулся:

– Все-все, я лишь задал тон, не обращай внимания на пафос, нелегко после бесконечных митингов и встреч наподобие той, которую ты видел, когда подошел к нашему столу, вернуться к нормальной речи. Давай, действительно, перейдем к делу.

Итак, поговорим о тебе. Ты, Курт Рихтер, прибыл некоторое время назад в Германию, только-только освобождающуюся от либерально-коммунистических идей, из страны победившего большевизма. Как ты думаешь, как сложилась бы твоя судьба, будь твоими родственниками простые люди, пекари, лекари или коммивояжеры? Тобой бы занялась одна из спецслужб, кто-нибудь из ребят в СА или СС, и дальнейшая твоя судьба была бы под большим вопросом. Но тебя, парень, привез не кто-нибудь, а Ханс Ешоннек, один из видных функционеров в Имперском военном министерстве. А встретили тебя твои дед с бабкой, не печники и сапожники, а одни из самых богатых и влиятельных промышленников Германии.

– И поэтому, – наконец разлепил губы Курт, – мною занялся ты.

Йоганн рассмеялся:

– Только по собственному почину. Нет, в какой-то момент в моей организации кое-кто задал вопрос о том, что означает моя дружба с таким сосунком, как ты.

Курт вскинул голову, собираясь что-то сказать, но Йоганн, подняв вверх палец, остановил его.

– Дружба – это именно то, что, я предполагаю, возникло между нами, или у тебя есть возражения на этот счет?

Курт промолчал.

– Скажи мне, ты веришь в наш народ, в немцев как в великую нацию, в то, что Германия должна стать могущественной державой? Просто ответь, веришь и хочешь ли, чтобы так и было?

Курт ответил, не задумываясь:

– Верю! Конечно, верю.

Курт даже приподнялся.

– Я ведь, – он запнулся, – там, где мы жили с мамой и отцом, мы ведь изучали историю и, – с нажимом повторил, – историю нашей Германии, мы гордились принадлежностью к древнему немецкому народу. Вы тут для нас были как боги, недосягаемые, загадочные боги.

– Ого, какие слова! – Леманн легонько похлопал в ладоши. – Рад, очень рад такому искреннему порыву. Это замечательно! Ты любишь Германию, и это – главное. Нашей истории тысячи лет и впереди должно быть никак не меньше. Многое происходило с нами, менялись короли, менялись порядки, понятия, законы, но главное – это то, что немцы остаются немцами. Сегодняшний день преходящ. Нет, – Йоганн поймал удивленный взгляд своего слушателя, – он прекрасен, Германия возрождается, мы воодушевлены, мы на подъеме. Идет борьба за будущее страны, и тут возможны какие-то, как кажется на первый взгляд, перегибы, излишняя резкость движений новой власти, даже некоторая жестокость и даже несправедливость по отношению к каким-то группам граждан. Одним словом, нелицеприятные вещи.