Виктор Дьяков - Никто не хотел воевать

Леонид не получил от бабки столь мощного и долговременного «воспитательного импульса» как родители. Леонид хоть и не стал настоящим москвичем, но уже не являлся и дончанином, как никогда не был украинцем. Почему эдакое раздвоение сознание не приводило к некому моральному срыву? Леонид был еще молод, здоров и ему более всего хотелось жить полноценной жизнью, жить так, как он хотел. Увы, так жить он мог лишь виртуально, забравшись в дебри интернета, заходя на сайты знакомств, на порносайты, лицезреть красавиц, которыми он хотел обладать, но опять же осуществлял свою мечту лишь виртуально… И сейчас он бродил в «сети», слыша через наушники как родители разговаривают меж собой на повышенных тонах о нем… и не только.

– На цепь что ли его посадить… ведь убежит, – слышался из кухни голос матери.

– Да никуда он не денется, – успокаивал отец.

– Вон у Оксаны, ни сын, ни дочь, наверняка и не думают ехать бабку искать. А этот… совсем тронулся, – продолжала возмущаться мать.

– Да куда им искать. У дочери не поймешь что с семьей, а сын, Богдан… он же больной совсем, – отвечал отец.

– Да какой больной. Если он где-то здесь под Москвой работает, значит не больной, и лет ему куда больше, чем нашему. Взрослый мужик, мог бы съездить про бабку разузнать…

Леонид понял, что родители говорят о его двоюродном брате Богдане и, не желая больше слушать эти препирательства, вбил в адресную строку «позывные» очередного сайта и поплотнее надвинул наушники…

Оксана Тарасовна не разделяла беспокойства сестры. У нее никогда особо сердце не болело по матери. Впрочем, не в той степени переживала она и насчет дома, в котором выросла. У нее, в отличие от младшей сестры, имелась квартира в Виннице. И вообще, она смолоду жила по принципу: перво-наперво надо беспокоиться о самых близких, а об остальных по мере возможности. А мать для нее уже давно не являлась самым близким человеком. Тем более Оксане Тарасовне и без того было о ком переживать, ведь ни у неё самой, ни у ее детей жизнь в последнее время явно не складывалась. Какая это жизнь, когда она бывший директор школы, в свои шестьдесят лет вынуждена жить в качестве прислуги. Переговорив с сестрой, Оксана Тарасовна решила позвонить сыну, который трудился в бригаде строителей-шабашников в Подмосковье…

– Эй, западэнция, подай молоток!… Вон там саморезы возьми, неси сюда!… Шуруповерт подай!… Западэнция, шевели мослами, что ты ходишь как в штаны наложил!?… Ножовку принеси, да швыдче ходи!…

Все эти восклицания-подгонялки относились к болезненного вида, среднего роста и средних лет подсобному рабочему Богдану Панасюку. В бригаду украинских гастарбайтеров, шабашивиших по Подмосковью, он попал три месяца назад, хотя навыков к строительному делу почти не имел. Потому ничего более важного, чем выполнения команд подай-принеси, ему не доверяли. А работа, которую сейчас выполняла бригада, была непростой – замена огромных старых деревянных окон в зале ожидания одной из подмосковных железнодорожных станций на новые, пластиковые, со стеклопакетами. Как правило, гастарбайтеры с Украины были гораздо более квалифицированными, нежели узбеки и таджики. Потому и работу им поручали требующую определенных навыков «цивилизованного» строительства.

Как же в довольно квалифицированной бригаде оказался такой явно «балластный» экземпляр, как Богдан? Очень просто, «по звонку». Некий влиятельный тип, координирующий заказы для таких вот украинских бригад, буквально заставил бригадира взять этого великовозрастного неумеху подсобником. За это, правда, бригада в качестве отступного тут же получила вот этот выгодный заказ на замену окон сразу на нескольких железнодорожных станциях. Тем не менее, отношение к новенькому в бригаде от этого доброжелательным не стало. Его постоянно пинали и давали понять, что он здесь явно лишний.

Богдан с трудом переносил свое положение. Это читалось по выражению его лица. Не менее болезненно переносил он и прозвище, которое дали ему в бригаде. При этом он, в отличие от прочих членов бригады, грамотно и без гыкания говорил по-русски. Его так прозвали после того как узнали, что он из Винницы. А вся остальная бригада состояла из уроженцев Донецкой и Луганской областей. Такие по украинским понятиям считались почти москалями и их недолюбливали остальные украинцы, те же в свою очередь не жаловали и «западенцию» и «гэтьманщину». Не стал Богдан щеголять своей эрудицией, объяснять, что «западэнция» это выходцы со Львовской, Волынской, Ужгородской, Ивано-Франковской и прочих западноукраинских областей, но никак не Винницкой. Он лишь заявил, что его мать тоже из-под Донецка, и там у него живет бабушка. Но это не произвело никакого эффекта, похоже, ему не поверили.

Тяжело сносить такое отношение, когда тебе уже тридцать семь лет и ты по возрасту старше большинства членов бригады. Но куда денешься, если даже эту работу мать для него еле нашла через своих знакомых. Когда через пару недель такой работы Богдан позвонил матери и взмолился… Мать заверила, что долго ему так работать не придется, скоро она ему подберет что-нибудь более подходящее в самой Москве. Да, так уж сложилось, что как в детстве, так и сейчас все за него решала мать. С другой стороны он отлично понимал, что иметь такую мать – это великое счастье. Даже сейчас она не сидит сложа руки на нищенской учительской пенсии, а зарабатывает деньги, помогает детям. Вон сколько народа с Украины ищут работу по всей России, и далеко не каждый находит подходящую. А она в своем возрасте нашла таковую в самой Москве, и зарабатывает по тридцать пять тысяч рублей в месяц. Этому заработку и тому, что мать, живя у хозяев, не оплачивает съемную квартиру, жутко завидовала тетя Галя, младшая сестра матери – это Богдан знал точно. Хотя тетка со своим семейством вроде бы тоже в Москве пристроились, даже гражданством российским обзавелись, что позволило ей получать российскую пенсию, плюс муж с сыном торгуют мясом на рынке… Но все равно завидует тетка, привыкла завидовать, все время старшая сестра материально жила лучше младшей и сейчас опять лучше живет, хоть намного меньше в Москве прожила. Как говорится, кому, что на роду написано.

Семья младшей сестры Богдана тоже держалась на плаву в основном благодаря финансовой поддержке матери. Да и сам Богдан, долгое время лечившийся и бывший неработоспособным жил за ее счет. Богдан был безмерно благодарен матери и в то же время жалел ее. Он понимал, чего ей стоили эти тридцать пять тысяч, эта московская работа, какие моральные муки она испытывала. При этой мысли сердце Богдана замирало, а глаза сужались в злобном прищуре: его мама, умная, деловая, властная, пробивная и… прислуга. Но что он мог изменить, ее сын, ее надежда. Он до сих пор не завел своей семьи, зато успел напрочь подорвать здоровье, не имеет и мало-мальски пригодной для добывания хлеба насущного профессии. И это, несмотря на то, что он в свое время на «четыре» и «пять» окончил школу, поступил в институт и имел когда-то «вагон» здоровья.