Елена Здорик - Цветок с коротким стебельком. Рассказы о жизни и любви

– Из-за помады-то? – Вера Ильинична замахала руками.

– Не из-за помады! Из-за принципа! – резко ответила новенькая и потрясла маленьким кулачком. – Зло надо душить в зародыше.

Митя выбрал тему, записал в блокнот, попрощался и вышел. С утра договорились, что после занятий он заскочит в общежитие за Олей, которая освободилась раньше, и они дойдут наконец-таки до библиотеки, чтобы взять книги для написания курсовых.

Всё шло по плану. Он наскоро перекусил в институтской столовой, забежал за Олей. Правда, пришлось подождать, пока она высушит волосы. В ванной комнате жужжал фен. Митя сидел в кресле и смотрел какой-то детективный сериал. Телевизор стоял на столике напротив, а над ним висела Олина полка со всякими женскими мелочами. Он никогда не рассматривал детально финтифлюшки на полке. Но в этот раз что-то напрягло его. Митя не сразу понял, что именно. Просто стало неуютно на душе. На экране бандиты грабили банк. Митя подошёл к полке и заметил причину своего беспокойства: между флакончиками с лаком для ногтей стоял футлярчик помады. Бархатный, бордовый, с миниатюрным зеркальцем с торцовой стороны.

Сомнений не было. Митя прекрасно помнил Олину помаду, и это точно не она, а та самая, которую Вера Ильинична сразу узнает, если что…

Митю будто кипятком ошпарили. Он смотрел на экран, ничего не понимая и не слушая. Боже. И этой воровке он собирался сделать предложение, мечтал видеть её матерью своих детей. Как стыдно…

Оля выключила фен, о чём-то спросила. Он не слушал. Она заглянула в комнату:

– Мить, ты что? Ау!

Митя встал с кресла, прошёл к двери, стал молча обуваться.

– Мить, куда ты? Я ещё не готова. Что ты молчишь?

Он сидел на корточках, завязывая шнурки на кроссовках. Поднял голову и тихо сказал:

– Я сейчас тебе задам вопрос. А ты ответишь. Правду. Хорошо? – он поднялся и посмотрел ей в глаза серьёзным, чужим и отстранённым взглядом.

– Да что случилось-то? Ничего не понимаю! – возмутилась Оля.

– Чья это помада?

– Что? – брови Ольги удивлённо приподнялись. – Ты стал интересоваться косметикой? С чего бы это?

– Чья это помада, вон там, на полке, в бархатном футляре?

Губы Ольги слегка дрогнули.

– Только не ври. Скажи правду. Я и так всё знаю. Только хочу услышать твой вариант объяснения, – потребовал Митя.

Ольга вдруг заплакала. Только что нанесённая тушь ручьями потекла по лицу. Плечи её вздрагивали, слова сдавленно прорывались сквозь плач:

– Мить, я не хотела. Я тебе обещаю: это никогда не повторится. Это в последний раз… Митя смотрел на неё и чувствовал, что свирепеет.

– В последний раз? Так это уже не первый раз?

– Митя, я не знаю, почему это случается. Я стараюсь держаться. Но меня как будто кто-то толкает под руку: «Возьми!» Я не хочу, я понимаю, что это гадко, – Оля снова заплакала.

Объясниться им так и не удалось. Пришла соседка по комнате, Ира, первокурсница. Она удивлённо глянула на зарёванную Ольгу, на всклокоченного Митю, поставила пакет с продуктами и вышла. Договорились продолжить разговор на улице. Про библиотеку уже не вспоминали.

Они сидели в сквере на скамейке, Ольга рассказывала, Митя молча слушал. Это была клептомания, впервые проявившаяся в детстве. Оля прикарманивала у подружек по детскому саду всякую ерунду. До поры до времени об этом никто не знал. Но однажды отец сильно избил её за то, что она украла у соседской девочки брошь. Девочки-пятилетки играли в кукольном уголке у Оли дома. Брошь украшала платье соседской куклы. А вечером пришла соседка и устроила скандал. Оказалось, её дочь без спроса взяла брошь у матери из шкатулки. А вещица была с историей. И её как-то сразу хватились.

– Отец меня отлупил. Сказал, что в следующий раз отрубит руки по локоть. Как в древнем Китае. Всё. После того я ничего не брала. Много лет ничего не брала. Ты веришь мне? Я правду говорю! – она снова заплакала.

«Я могу простить воровство только в одном случае. Если я, как врач, буду понимать, что воровство объясняется болезнью», – явственно услышал Митя голос деда. Он тряхнул головой и посмотрел на Олю по-другому: с щемящей жалостью. Он представил её, маленькую пятилетнюю девочку, ощутил её страх всей кожей. Митя почувствовал нервную дрожь в руках и коленях, привлёк девушку к себе и стал целовать мокрые солёные щёки, дымчатые глаза:

– Не плачь, не плачь. Я куплю тебе сто помад. Самых лучших! Только не делай так больше! Никогда, слышишь? Никогда! – шептал Митя. – Человек может ошибиться, но никто за него не исправит ошибку. Понимаешь? Он сам должен исправлять…

Она кивала, соглашалась и снова плакала.

Мите хоть и было жаль Ольгу, но он сказал твёрдо, что прощает он её только один раз. И в случае повторения им придётся расстаться:

– Мою фамилию не может носить вор!

Ольга кивала, глотая слёзы.

Когда оба успокоились, у Мити созрел план. Он пойдёт на кафедру. Завтра же. И подложит в карман Ильиничне эту злосчастную помаду. Надо только успеть, пока не раздули скандал, не стали выяснять, кто украл.

Самым сложным из задуманного было проникновение на кафедру. Дверь ведь может быть заперта – тогда весь его дерзкий план сорвётся. Митя испытал душевный трепет, на миг замерев перед дверью. Он взялся за шарообразную никелированную ручку. Холод металла неприятно обжёг пальцы. Немного нажав на ручку, Митя лёгким движением повернул её вправо. Встроенный замок слегка щёлкнул. Митя потянул дверь на себя, вытер лоб рукавом джинсовой куртки. Дверь была просто притворена, не закрыта на ключ. Митя вошёл, на всякий случай тихо кашлянул, осмотрелся.

Кафедра фармакологии, в пику гордому названию, представляла собой довольно скромно обставленный кабинет, где, помимо стеллажей с книгами и толстыми папками для бумаг, было три разновозрастных и разномастных письменных стола, на которых стопками громоздились студенческие работы в цветных пластиковых обложках, стояли стаканчики с ручками и карандашами. На подоконнике по-домашнему уютно примостились электрический чайник, вазочка с сушками и печеньем и три чайные пары. По прозрачной полоске на боку чайника было видно, что он полон. Значит, сейчас придут чай пить. Митя воровато оглянулся на дверь, в несколько шагов пересёк комнату и скрылся за шкафом, наполовину перегораживающим помещение. В полумраке Митя увидел в зеркале облупленного трельяжа своё бледное лицо и вешалку в углу и обернулся. На вешалке висели женские пальто: одно стёганое, бежевое, с капюшоном, другое чёрное, мохнатое, из альпаки, с опушкой из крашеной норки по обшлагам рукавов и воротнику, и третье – коричневое, кожаное, с массивным пристежным лисьим воротником и прорезными карманами в рамочку.

За дверью послышались шаги, щёлкнул замок, кто-то вошёл. Митя замер. Сердце его колотилось. Ему на мгновение показалось, что этот звук слышен на весь кабинет. Он прижал к груди руку, сжатую в кулак, будто стараясь утихомирить сердечный стук. По ту сторону шкафа послышалось шуршание пакета, потом снова щёлкнул замок притворяемой двери. Нельзя было терять ни секунды. Митя сжал вспотевшими пальцами продолговатый бархатный футлярчик, быстро сунул руку в узкий карман кожаного пальто и уже через полминуты стремительно вышел из кабинета.