Галина Александрова - Перевёртыши

– Я понятия не имею, – произнесла она, глядя на Павла и почему-то непроизвольно улыбаясь.

– Простите, это я не Вам, сам себе, – тоже заулыбался Павел.

– А приходивший муж что говорил?

– Да ничего не говорил, только кричал, стучал в дверь и все, не очень адекватный.

– Может, он ее и избил?

– Да все может быть, у нас всякое бывает: то приревнуют, то просто налупят, а потом бегают, передачки носят; мы же передачки не берем – кому их есть, все же у нас больные без сознания, – говорила и говорила Наталья, которой Павел тоже, похоже, приглянулся.

– А как зовут эту женщину – ту, что поступила избитой? Вам сказали?

– Сейчас посмотрю, – перелистывая истории болезни, искала нужную информацию Наталья.

– А, вот – Саша ее зовут, фамилия – Свиридова, так соседи сказали. Больше данных никаких нет; еще сказали, что у нее рак и что у нее дети; правда, сколько детей, здесь не указано – это же история болезни.

В палате, где находилась Саша, зазвучали звуки сирены; Наталья, не попрощавшись с Павлом, бросилась туда.

Молодая женщина перестала дышать, быстро собрались врачи. Наталья ушла на свое рабочее место, встала у окна, словно надеялась увидеть того самого полицейского, что только что стоял рядом, смотрел ей в глаза. «А что, если он больше не придет?» – думала она. Что если женщина умрет, то он точно уж не придет или придет, но не в ее смену. На улице уже смеркалось, небо словно упало на крыши многоэтажек, начал накрапывать дождь. Закрыв форточку, девушка села на свое место в коридоре; ночь предстояла не из простых – она это понимала, но радовалась тому, что скоро должна была прийти сменщица.

Внутренний голос снова вернулся, и Саша вдруг поняла – нет, не поняла – почувствовала свое тело, вернее его боль: она была невыносимой, заслоняющей все, что не относится к ней самой. И вот, сквозь молнии боли, метавшиеся по телу, она вдруг откуда-то из подсознания вытащила самое ценное, что есть в ее жизни: если сама жизнь еще существует, это одно единственное слово – дети. И даже на фоне невыносимой боли она вдруг ощутила тревогу, тело ее встрепенулось, хотя на самом деле лежало неподвижно: это материнская сила любви пробивалась наружу, но никак не могла преодолеть мощные потоки боли, а душа забилась в предчувствии беды.

Страх и боль за троих ее, маленьких еще, детей – старшему сыну, Ивану, 8 лет; дочуркам – Ире 5 лет, а Эле всего 3 года – пронзили душу, рвали ее на мелкие кусочки. Где они, с кем они, как они? Только эти мысли и держали ее душу, не давали уйти.

Не осознавая всего происходящего, Саша попыталась открыть глаза, но так и не смогла этого сделать, словно кто-то держал свои руки на ее веках и не давал им двигаться. Запах больничной палаты ударил ей в нос. И это еще больше нагнало страха за детей – воспоминаний не было, боль мешала сосредоточится, а вот страх за детей, что сидел в ней давно, всплыл, что называется, «на автомате». И снова она провалилась куда-то, так и не поняв сути происходящего. Где блуждало ее сознание? Ответа на этот вопрос не знает никто, но чувства пропали надолго.

В это самое время врачи боролись за ее чуть теплившуюся жизнь, и не стоит тебя, читатель, напрягать и нагружать медицинскими терминами и действиями людей в белых халатах – запомнить и произнести их сможет только профессионал в медицине. Ночь была уже глубока, когда Виктор Иванович, налив себе чашку чая, так и уснул, сидя в кресле в ординаторской.

А вот Павел не спал – дежурил в эту ночь в полиции и получил полную информацию о семье потерпевшей, страдавшей от насилия мужа-изверга и давно уже писавшей жалобы им, в полицию, на него за нанесение синяков и ссадин. Его наполняли столь противоречивые чувства – это злость на изверга-мужика, способного так изуродовать мать его же детей, и желание вновь увидеть медсестричку Наташу. Хотелось бросить все и помчаться в больницу, объяснив это необходимостью допроса потерпевшей. Но звонки не давали этого сделать. То собака бросилась на прохожего, то пьяный мужик угодил под колеса парковавшейся машины, то подросток ушел из дома, и родители сбились с ног его искать. Народу не жилось спокойно, хотелось только понять, когда все это закончится. Но как говорит его закадычный друг:

– Это закончится пенсией или психушкой, не раньше. Павел стоял у окна; капли дождя, соприкоснувшись со стеклом, медленно стекали вниз. Небо плакало уже который час. Он решил, что после доклада руководству обязательно навестит реанимацию, пусть бы только женщина не умерла, очень хочется увидеть Наталью. Хотя вряд ли он сможет ее увидеть – та сдаст смену и уйдет отдыхать; не будешь же спрашивать, где она живет.

– На, забери этот ворох никому не нужного барахла, – вернул Павла к действительности недовольный голос участкового Хрулева.

– Эти Свиридовы, они просто достали – мужик колотит бабу, она заявы пишет, а что тут скажешь? Семья. Поговорим – он прямо у меня в кабинете ее обнимет, она поплачет; он напомнит, что дети, что любит, она покивает, и домой уйдут, дня через два все по новой. Заколебали.

– Ты что не понимаешь, что служебка же будет в отношении тебя, если она умрет? – удивился Павел.

Участковый, услышав такое, замер, словно даже и не предполагал, что это реально возможно.

– А я-то тут при чем? Его не пою, да и не пьет он вроде бы, ее жить с дураком не заставляю, с чего меня-то проверять?

– А ты забыл, как недавно на совещании зачитывали сообщение, что мужик бабу убил, так участкового на этом участке не только выгнали с работы, еще и судили?

– Да за что?

– За халатность – он должен был остановить насилие в семье.

– Поселиться там?

– Да почему поселиться? Дело уголовное надо было возбуждать по ст.117 УК РФ – истязания, фактов много было; да и тут, похоже, много, – сказал Павел, показав на увесистую папку бумаг, что принес ему и бросил на стол Хрулев.

– Ну, я тогда пойду, – забирая папку с бумагами, проговорил участковый, – не просто здесь все, не лез бы.

– Стой, оставь бумаги, я посмотрю, – остановил Павел.

– Ну, уж нет, чтобы ты потом под меня рапорт накатал? – возмутился Хрулев, продолжая вытаскивать уже из рук Павла только что принесенные материалы.

– Иди, оставь, что принес, я все просмотрю и определимся, – отстранил его Павел.

– Ну, я и идиот, сам на себя бумаг наскреб, – выругавшись, проговорил Хрулев и, громко хлопнув дверью, ушел.

Павла заинтересовала эта куча бумаг и он начал их изучать. Картина начала складываться не очень благоприятная. Один за другим всплывали эпизоды скандалов в семье Свиридовых, заканчивавшиеся побоями.

Она писала заявление к ним в отдел полиции, материал получал Хрулев, брал объяснения и выносил постановление о том, что она может обращаться в суд и привлекать мужа к ответственности за нанесение побоев, может обжаловать его постановление. Как под копирку были написаны такие постановления.