Степан Митяев - Скрипач. Русское каприччио

***

Утро было ясным и по-летнему солнечным. Окна квартиры Груздя выходили на площадку мусоросборника, и потому будильник ее обитателям был не нужен. Его с успехом заменяли импортный мусоровоз и два таджика, которые каждое утро начинали громко обсуждать на родном фарси последние мировые новости.

Скрипач открыл глаза и присел на кровати. Голова шумела, пора было добавить, но, как выяснилось, запас крепленого на кухне иссяк. Растолкать Груздя в это время было невозможно, и Скрипач с досадой осознал, что придется бежать самому. Хорошо, что полуподвальный магазинчик располагался неподалеку. А если через дырку в школьном заборе, что было вполне безопасно в каникулярное время, так вообще рукой было подать.

Спустившись по трем облупленным ступенькам в магазин, Скрипач сразу заметил за прилавком розовощекую Халу. Приехала она откуда-то из-под Донецка – то ли спасаясь от бомбежек, то ли надеясь найти принца на белом мерседесе, которого в родной Донетчине отыскать было проблематично. Чернобровая дивчина лет тридцати при каждой встрече бросала недвусмысленные взгляды на уличного музыканта, который, несмотря на потрепанный вид, был мужчиной хоть куда. Если бы не седые волосы и не слегка помятое лицо, то его вообще можно было принять за исполнителя главной роли в рок-опере всех времен и народов.

Впрочем, шансов у Халы было мало: после развода у Скрипача некоторое время еще случались адюльтеры, но постепенно бормотуха успешно заменила ему женский пол и все переживания, с ним связанные.

Сексапильная продавщица, приветливо кивнув и ничего не спрашивая, достала с верхней полки нечто северокавказское и молча поставила на прилавок перед постоянным покупателем. Тот выскреб заработанную накануне наличность и молча показал продавщице четыре пальца. В итоге домой Скрипач отправился со стратегическим запасом, которого обитателям проспиртованной квартиры должно было как минимум на два дня.

Груздь, расположившись на табуретке у окна, завтракал выброшенной кем-то лазаньей, которая, судя по запаху, наполнявшему кухню, пролежала в мусорном баке со вчерашнего утра. Впрочем, желудок у бывшего лектора был луженый, да и то количество спирта, которое туда поступало, не оставляло ни малейшего шанса болезнетворным бактериям. С радостным мычаньем выхватив у приятеля заветную бутылку, Груздь широким жестом пригласил его к столу.

От лазаньи Скрипач отказался, сделал себе омлет из яиц и молока, которые благоразумно подсунула ему добросердечная Хала, и налил по первой.

Очнулся он часам к трем. Все утро они провели с Груздем, как обычно, в интеллектуальной беседе – обсуждали нового участкового, спорили на актуальные темы внешней и внутренней политики, включая важнейший для всех граждан Российского государства вопрос: пьет Путин тайком или нет.

Хмель прошел, накатила обычная в таких случаях депрессуха, но добавлять Скрипач не стал: НЗ на вечер – это святое. Он побрел в ванную, засунул голову под воду и через несколько минут уже вышагивал по переулку в направлении Бульвара. Погода была чудесная: по-летнему теплая, но без традиционной духоты, которая заставила многих обитателей центра сменить городские квартиры на особняки в Подмосковье.

Несмотря на привычное похмелье, настроение у Скрипача было приподнятое. Все вокруг было иначе, чем обычно. Прохожие почему-то улыбались ему, солнце ласково гладило по голове, а Бульвар встретил каким-то особенным, приветливым шелестом тяжелых ветвей. Что-то должно случиться. Что-то очень хорошее. Чего так давно не было в его жизни.

Ее он заметил не сразу. Допиливая популярное среди московской публики адажио, он поднял глаза и увидел среди немногочисленной толпы зевак создание редкой красоты. Девушка в облегающем красном платье с удивительным, неземным лицом слушала его, не отрываясь.

В жизни Скрипача было немало красивых женщин, увлечь которых не составляло особого труда. Крутой замес еврейских, южнославянских и прочих кровей одарил его иконописными глазами, тонко очерченным греческим носом и хорошей фигурой. Впрочем, о внешности многие женщины забывали, только лишь он брал в руки скрипку. Под ее чарующие звуки даже замужние дамы готовы были бежать с чернобровым исполнителем на край света. К неудовольствию многочисленных поклонниц своей мужской магией Скрипач особо не злоупотреблял. А уж когда женился, так вообще представительниц слабого пола обездолил, оставив им в удел тайные ночные вздохи.

– Вам что-нибудь сыграть? – неожиданно для себя произнес Скрипач, не в силах оторвать глаз от юной богини.

– Вивальди. Времена года, – просто, не жеманясь, ответила девушка. – Мой папа когда-то играл.

Скрипач онемел. Среди всего, что он исполнял, было лишь несколько вещей, которые доставляли ему истинное удовольствие, и «Времена» – в первую очередь.

– Если не знаете, не страшно, сыграйте что-нибудь другое, – поспешила ему на помощь очаровательная слушательница.

Вместо ответа музыкант поднял скрипку и заиграл. Он слушал себя и удивлялся: так его скрипка не звучала уже очень давно. С тех самых пор, когда он играл на выпускном концерте в консерватории.

ОСИП

Семен Аркадьевич, отец Йоси, как и полагается человеку с фамилией Цукерман, служил по снабжению, что в Одессе приравнивалось к генеральской должности. Был он красив и, можно сказать, статен, если не считать пивного живота, нажитого непосильным трудом снабженца.

Импозантный агент частенько ездил в командировки по городам и весям победившего социализма и всегда привозил домой много всякой дефицитной всячины, которой потом с успехом торговал на Привозе, для верности переодевшись биндюжником с Молдаванки.

Однажды из столицы советской Украины он притаранил аж двадцать знаменитых «Киевских» тортов и уже намеревался утром идти с ними на рынок, когда вдруг выяснилось, что его кинули, как последнего фраера. Под самодельными наклейками обнаружились настоящие этикетки, гласящие, что срок годности кондитерских шедевров истек аж неделю назад. С публикой на Привозе шутки шутить не рекомендовалось, могли и лицо начистить, поэтому экономный снабженец решил утилизировать просроченные торты домашним способом. Две недели всей семьей они ели их на завтрак, обед и ужин, отчего у маленького Оси на всю оставшуюся жизнь выработалась стойкая идиосинкразия ко всем кондитерским изделиям.

Мама Оси была доброй грудастой женщиной с русой косой, которую она укладывала на украинский манер, отчего заезжие галичане неизменно обращались к ней на мове. Однако ответить им русская женщина Раиса Петровна не могла, так как украинского было в ней ровно столько, сколько и бурятского – то есть почти ничего.