Степан Митяев - Скрипач. Русское каприччио

Супружеская жизнь Йосиной мамы в целом складывалась неплохо, если не считать досадных мелочей. Из одной командировки неутомимый агент по снабжению привез гонорею, из другой вернулся с побитой физиономией (по докатившимся слухам, переспал с женой милицейского начальника в Тамбове). А вот из Республики Тыва он приехал с хвостом куда как более серьезным, за что позже и получил судимость.

По поводу веселой болезни и травмоопасных похождений мужа супруга не очень расстраивалась (с кем не бывает, да еще при такой работе?), но когда Семена Аркадьевича повязали на глазах у всего двора за махинации в далеком Кызыле, Раиса Петровна загрустила всерьез. Будучи пожизненной домохозяйкой, денег она зарабатывать не умела, и как теперь кормить маленького Йосю, даже представить себе не могла.

Впрочем, на то Семен Аркадьевич и был Цукерманом, чтобы предвидеть, что рано или поздно за ним придут. Во время свидания в СИЗО он шепнул жене, где спрятал загашник, и неверующая Раиса Петровна истово поблагодарила Бога, пославшего ей предусмотрительного мужа, которого по большому счету она никогда не любила.

Всю свою замужнюю жизнь Раиса Петровна Цукерман (урожденная Пригожина) вставала своей большой красивой грудью на защиту маленького Йоси и ровно столько же она мечтала изменить фамилию и национальность сына, записанные у того в метрике. Так уж случилось, что сразу после ареста мужа юному таланту пришла пора получать паспорт. Полная решимости осуществить свою мечту, Раиса Петровна направилась в отделение милиции. Там она принялась вдохновенно доказывать усталой седой паспортистке, что будущая звезда советского музыкального искусства не сможет жить полноценной жизнью с фамилией папы-уголовника и не очень популярной национальностью в паспорте.

Паспортистка доводам Раисы Петровны вняла, ушла к начальнику и, вернувшись через полчаса, ободряюще подмигнула просительнице. Фамилией и национальностью не ограничились, заодно и имя поменяли. Так еврей Иосиф Цукерман стал русским Осипом Пригожиным.

Прошло пару лет, и новоиспеченный русский еврей отправился в Москву, нацелившись ни много ни мало на Консерваторию имени Чайковского.

***

Открыв глаза на последних нотах, он увидел лицо девушки, светившееся восхищением и каким-то детским изумлением. В душе Скрипача мелькнуло давно забытое чувство гордости от того, что он умеет так играть. Прекрасная незнакомка благодарно улыбнулась и, помахав на прощание рукой, направилась к проезжей части, где минутой ранее остановилось желтое такси.

Остаток дня Скрипач провел в тоске. Чувство было, как в детстве, когда отец обещал купить ему на день рождения велосипед, но вместо этого подарил три рубля, сказав, что на велосипед у него денег не хватает. И хотя потрепанный жизнью музыкант прекрасно понимал, что даже малейшего шанса на продолжение знакомства с удивительной слушательницей у него не было, чувство детской обиды заполнило его до краев.

Вечером он оторвался по полной. Груздь с удивлением наблюдал, как обычно сдержанный Скрипач стакан за стаканом глотает крепленое и кулаком растирает слезы по лицу, рассказывая про свою неудавшуюся жизнь. Конечно, хозяин квартиры и раньше слышал все эти излияния, просто сегодня они звучали с особым надрывом. В итоге бывший лектор, который обычно первым валился с ног, остался почти трезвым и заботливо уложил собутыльника в кровать.

ГРУЗДЬ

Лектором Груздь стал случайно. Отнюдь не о такой участи мечтал Боря Агапкин, выпускник МГУ по специальности «астрономия», покидавший алма матер с красным дипломом. И когда по распределению он попал в один из ведущих академических институтов столицы, ничто не сулило затмений на ясном горизонте его блестящей научной карьеры.

Тучи сгустились, когда молодой специалист неожиданно заболел уфологией. Вместо того, чтобы долбить гранит знаний по утвержденной научным советом теме, он пал жертвой Эриха фон Дэникена и его «Воспоминаний о будущем». Дело довершили Реймонд Дрейк со своей теорией инопланетного разума, который, как выяснилось, породил и давно управляет всеми нами, неразумными. И Бог бы с этим его увлечением, если бы Боря предавался ему по-тихому, не беспокоя окружающих. Так нет же: как все истово верующие, он принялся бродить по институтским кабинетам и неустанно обращать сотрудников в свое уфологическое учение.

Гроза становилась неминуемой. В конце концов, институтскому начальству это брожение надоело, и оно вызвало Агапкина на ковер, куда он явился с кучей плакатов и записей. Оглядев собравшихся торжествующим взглядом, мессия инопланетного пришествия произнес пламенную речь, в конце которой обвинил весь научный совет в косности и мракобесии.

Уволить молодого специалиста в те времена было непросто, но с Агапкиным обошлось без осложнений. После нескольких вполне обоснованных выговоров за опоздания и невыполненную работу проповеднику новой религии предложили уйти «по собственному».

Пару месяцев непризнанный мессия слонялся без дела, пока, наконец, не забрел в планетарий на Садовом, куда и устроился читать лекции, вступив, как полагается, во Всесоюзное общество «Знание». Рассказывать посетителям про пришельцев ему, правда, не разрешили, но какую-никакую зарплату положили. А главное, у него значительно прибавилось свободного времени, что позволило еще глубже проникать в суть инопланетного присутствия на Земле и не пропускать ни одной значимой тусовки, где обсуждались неотложные меры для установления контактов с братьями по разуму.

Жена Агапкина, очкастая аспирантка Маша, которая выходила замуж за подающего надежды ученого, так же, как и институтский совет, не выдержала нашествия пришельцев в голову мужа и ушла к продавцу пуховиков в Луже, ставшего впоследствии владельцем торговой сети.

Агапкин переживал дня два, после чего организовал неформальный клуб уфологов среди постоянных посетителей пивнухи на Красной Пресне. Там начался путь бывшего научного сотрудника и лектора общества «Знание» на помойку московского бытия.

***

На следующий день Скрипачом овладела острая мизантропия. Все без исключения прохожие казались ему исчадиями ада, и когда один из упакованных гостей столицы, протягивая стольник, попросил Мурку, музыкант, сыгравший за свою бульварную жизнь десять тысяч Мурок, буркнул, что всякую дрянь он не играет. Гость слегка оторопел, деньги спрятал в карман и гордо удалился со своей напомаженной спутницей.

– А для меня сыграете?

Скрипач повернул голову и увидел Авторитета. На душе стало полегче. Не только потому, что его ждало щедрое вознаграждение, но и от того, что он с необъяснимой симпатией относился к этому седому человеку, который минимум раз в неделю приходил на Бульвар в сопровождении хмурого охранника и, усевшись в принесенное раскладное кресло, подолгу слушал, как играет музыкант.