Лариса Машкова - Любовь есть. Ясно?

Светлана опять смеётся.

– Нет. С девочкой.

В наш диалог вмешивается голос оператора:

– Время истекло. Разговор окончен.

– Пока, пока! – успевает сказать Светка.

Я в приступе эйфории спешу позволить себе вольность, которая возможна только по телефону:

– Люблю, целую! – кричу.

– Э-э-э!.. – осаживает меня Светка, и связь обрывается.

Понятно, что Светлана звонила из телеграфа. При доброй бабушке она, небось, по струнке ходит. Радуюсь без памяти – скоро увижу её. Надо подстричься, новые ботинки купить и набраться терпения, потому что когда чего-то ждёшь, время тянется очень медленно.

Чаще, чем хотелось бы, вспоминаю Ольгу Николаевну. И не потому, что поссорился с ней, не успев познакомиться. Зацепила меня история её любви. Как можно хранить верность тому, кого нет? Это такое безумие или высшая степень любви? Или первое равно второму: икс равен игреку. А в сумме? Верность! Такой каламбурчик… Я вот тоже Светку люблю, точняк. Но позволяю себе интрижки, и совесть не грызёт. Даже нашёл на свою головку вшивую секс-бомбу, лишившую меня девственной чистоты. А результат? Грязь в душе и на теле. Выводы напрашиваются сами, и сделаю я их, кажется, гораздо позже. Да и любовь моя к Светке неразделённая, а значит, обязательств никаких не требует. Впрочем, и Ольга Николаевна осталась свободной от оков верности. Интересно, она красивой была в молодости? Да ведь я, кажется, хочу познакомиться с этой железобетонной старушкой! Наверняка теперь не стал бы разговаривать с ней в таком тоне, как вчера. Позвонить и извиниться? Нет, это уж чересчур. Хотя и целесообразно: открыть доступ в дом, например.

На следующий день я всё-таки набрался храбрости и позвонил, вовсе не надеясь, что к телефону подойдёт Светлана, хотя такой поворот оказался бы невероятным везением. Но чуда не произошло.

– Слушаю вас, – донеслось из трубки ровно и бесстрастно.

– Здравствуйте, уважаемая Ольга Николаевна, – говорю как можно мягче, вежливее. – Вас беспокоит Герман Фомин.

И тут же – короткие гудки в ответ.

Если бы я сказал ей, что она старая дура, на душе стало бы легче.

Валерка Зак позвал на турбазу, на лыжах покататься. Он завёл себе подругу, третьекурсницу. Она, как и Валерка, учится в строительном институте, только он на ПГСе, а она на архитектурном. Я ему говорю как-то:

– Зак, когда подрастёшь – женись на ней. Она будет рисовать здания, а ты их строить.

Неспроста говорю это, а потому что Зак влюбился. Вроде, такой всегда непробиваемый, а тут – на втором же свидании невинности лишился. Он боготворит свою зазнобу по имени Ника, самозабвенно предан ей и послушен. У неё ярко-белые стриженые волосы, вздыбенные на макушке, как стог сена. Глаза, обведённые чёрной краской вокруг, в кустистых чёрных ресницах до бровей, и ещё у неё губы такие широкие, ярко накрашенные. Сразу видно, что она художница, рисовать любит. Такие девчонки не в моём вкусе. Мой эталон – Светланка Ковалёва, на вид строгая, а на самом деле весёлая и смешливая. Но чуть не влюбился в Раю! Странно.

Зак говорит:

– У Нички есть подружка, бесхозная. Возьмём и её на турбазу. Может, понравится тебе. Как ты на это смотришь?

– Никак, – равнодушно ворчу. – Что-то устал я как-то… Когда едете? – Делаю вид, что размышляю, хотя, для себя уже всё решил.

– Через три дня, – отвечает он. – Успеешь отдохнуть от своих «пятёрок». Небось, в отличниках ходишь?

– А то как же! – соглашаюсь я и говорю: – Но дело не в них. Я вагоны разгружал, Валера, и ещё буду.

– Ты? Смешно! Так поедешь или нет?

– Нет, Валера. Устал.

– Темнишь, профессор. Ну, как хочешь!

Конечно, можно было бы на день-два съездить, на лыжах покататься. Но там же ещё подруга, с которой у меня нет никакого желания знакомиться и хотя бы из приличия проявлять знаки внимания. Я жду Светку! Все мои мысли о встрече. Осталось несколько дней. Я постригся, приобрёл новые ботинки, даже шапку модную купил. Чтобы скоротать время, играю в волейбол, хожу в шахматный клуб. Один мой институтский кореш, Иван Шепелев, уехал домой, в деревню. Другой – Воробей, упорхал в Вишнёвку к его незабвенной кустодиевской Любане. Не знаю, сразил ли он этим её, но меня – наповал!

Вчера впервые в жизни я водил в кино, на детский сеанс, десятилетнюю Танюшку, чем сам себя удивил. Это что – братские чувства или рано пробудившийся родительский инстинкт? Вся семья, включая Танюшку, в полном восторге. Я, как оказалось, тоже: детские фильмы ещё смотрю с интересом. Когда выходили из кинотеатра, я вспомнил достопочтенную Ольгу Николаевну и прикололся:

– Танюша, спасибо за доставленное удовольствие!

– Чего-чего? – не поняла она.

– Спасибо за компанию, говорю, – менее учтиво пояснил я.

Она искоса посмотрела на меня и сказала:

– Пожалуйста…

Прошла неделя, проскочили десять дней, мои каникулы близятся к концу, а от Светки никаких вестей. Вторые подряд зимние каникулы (включая и школьные) я провожу в ожидании Ковалёвой. Бабе Оле позвонить не могу, родителям – неудобно надоедать. И всё-таки набираю номер Ковалёвых.

Отвечает глава семейства:

– Привет, Герман.

– Владимир Андреевич, Света случайно не приехала? – спрашиваю осторожно.

– Гера, она в Елабуге.

– А где это?

– Под Казанью.

– Как она там оказалась? – недоумеваю.

– Что-то у неё там вроде экскурсии. Сегодня выезжает домой.

– Владимир Андреевич, я встречу её!

– Приедет она завтра ночью. Я сам привезу её на машине.

Навязываться в компаньоны я не стал, но сердце радостно запрыгало: послезавтра увижу Светку! Светка, Светик, Свет Очей моих!

…Встретила меня она в постели, с компрессом на горле, с красным распухшим носом.

– Привет, – прохрипела она.

Я положил на стол коробку конфет, которую принёс, подвинул стул к её кровати, сел на него.

– Привет, – говорю. – И как же это тебя так угораздило?

– В Елабугу ездила, – отвечает, – на могилу Цветаевой.

Я удивлённо посмотрел на неё и снял очки (что обычно выказывает моё чрезвычайное волнение).

– Там простыла?

– Угу, – кивнула она. – На кладбище сугробы выше колен. Мы не ожидали, что «народную тропу» к Цветаевой так засыплет снегом. Но не зря же мы ехали. Розы ей положили. – Света раскашлялась, и тут же появилась её мама с микстурой, которую налила в столовую ложку и дала проглотить застонавшей больной.

В таких ситуациях я чувствую себя абсолютно беспомощным: вроде бы и посочувствовать надо, и ободрить, а я верчу в руках очки и не знаю, что сказать. Елена Владимировна поставила Светлане градусник, обратилась ко мне:

– Гера, давай я тебя чаем напою, с пирожками.

– Нет-нет, спасибо. Я позавтракал. – Мне трудно отделаться от ощущения, что я здесь некстати, но и уйти так, сразу, неудобно.