Леонид Завальнюк - «Всё с вами, но не ваш». Избранное

Мне непонятно, кто идёт за кем, –
Я за стихами иль они за мною.
Я бы хотел вести без всяких схем
Своё существование земное
И быть собой.
Но подоплёка дня –
Она не день. Она совсем иная.
Про то, что нынче мучает меня,
Я написал вчера ещё,
Не зная,
Что это так и будет наяву.
И вот как бы в прошедшем я живу:
Душой и пониманьем в этом дне,
Ловлю его дыханье и горенье,
Но пониманье служит только мне –
Стихи живут законами прозренья.
И вижу я порой в счастливый час,
Как где-то в них то самое лучится,
Чего на свете нет ещё сейчас,
Но что уже не может не случиться.

Благословляя дальнюю звезду,
Как бы по краю пропасти иду
К вершинам той жестокой простоты,
Огромного общенья на пределе,
Где день за днём, где долгие недели
Ни сердца рядом –
Только я и ты.
В моём пути, судьба, меня храни!
Я снова счастлив, снова без брони.
Забыла, разлюбила…
Как смешно!
Всё это ничего не означает:
За чувство человек не отвечает.
Ему на это власти не дано.
Да и зачем?
Всё можно извинить,
Когда не страсть, а близость торжествует.
Здесь измениться –
Значит изменить,
Других измен уже не существует.
Слиянием души и естества.
На тыщи лет растянуты мгновенья,
И, как грядущей правды откровенье,
На ум приходят странные слова:
Нет, ты не огорожена стеною.
Во всём вольна. Что хочешь, выбирай.
Люби другого. Стань ко мне спиною.
Ничто на свете не сочту виною.
Убей меня.
Но только не предай!

Когда грядёт канун зари
И новый день планеты,
Не полководцы, не цари –
Рождаются поэты.
В степной тиши,
В лесной глуши,
На городской квартире
Они грызут карандаши
В мечтах о новой лире.
Но лиры нет,
И меры нет,
Чтоб выразить живое,
И разбивается поэт
О стенку головою.
Он болью боль предвосхитил,
Сгорая беспредельно.
В ней напряжёнье всех светил,
Не трогайте!
Смертельно!
Не порицая, не дивясь,
Не трогайте руками:
Поэт – единственная связь
С грядущими веками,
Пусть он обласкан иль гоним,
Ничтожен иль огромен, –
Но только так,
Но только с ним
Наш плоский мир объёмен.
Как обещание,
Как весть,
Как след чужой ракеты,
Как знак того,
Что «завтра» – есть,
Рождаются поэты.

Жить можно, только будучи бессмертным.
Но быть бессмертным разум не велит.
Он, обладая опытом несметным,
В любой порыв сомнение вселит.
Преследуя давнишнего врага,
Мы разуму так много доверяли,
Что как-то представленье потеряли,
И непонятно, кто при ком слуга.
Пора бы приструнить временщика.
Ты должен сбросить это наважденье,
Пока не стал ничтожеством,
Пока
Не наступил процесс перерожденья.
Ты должен видеть с каждым днём ясней,
В себе тирана корни подрубая,
Что в целом человек всегда умней,
Чем часть его.
Любая часть.
Любая!

Глубокое дыханье опьяняет,
Как старое прекрасное вино.
Частично овощи и фрукты заменяет
И силы возвращает нам оно.
Не думайте, не пейте, не пишите –
Закройте рот и глубоко дышите.
Дыханье – средство чудного общенья.
Оно свежей и ёмче, чем слова.
Дышите, чтоб звенела голова
Мелодиями кровообращенья!
В конце пути, перед началом драки,
На гонках, на дискуссиях о раке,
На сон грядущий, на санях, на лыжах
Иль просто глядя на красоток рыжих,
Манящих, как парное молоко, –
Дышите же,
Дышите глубоко,
Иначе вам не выбиться, не выжить!
Таков наш век, не терпящий порханья:
Он требует глубокого дыханья
От всех, кто устремился далеко.

Читай глазами долго, а потом
Произнеси,
Чтобы услышать слово.
Есть свой особый смысл в глубинах слога.
Вот сочетанье:
«Дальняя дорога…»
В нём постижений – на огромный том.
За всех не поручился бы, но я
Той фразой неизменно воскрешаю
Всю боль побега в дальние края
И той же болью сердце утешаю.
В самой тоске есть снятие тоски.
Она – как завершённая поэма:
В ней чёрная и голубая тема,
Тяжёлые и лёгкие куски.
Она – покой
И бесконечность лет, –
Та высшая, та золотая проза,
Где чем точней и радостней ответ,
Тем больше в нём тревоги и вопроса.

Весенний дождь ловя открытым ртом,
Я думаю о том,
Настолько лучше
Пить воду непосредственно из тучи,
Чем из любой посуды за столом!
Природа мать!
Я любящий твой сын.
Но под напором жизни и науки
Как трудно мне ловить и понимать
Твоих речей неявственные звуки,
Я вижу день и чёрную тайгу,
Речного плёса тихое свечение
И слышу,
Слышу голос!
Но значение
И смысл его понять я не могу.
И тяжко мне, как будто целый век,
Всю жизнь людей на плечи поднимаю,
Как будто самый близкий человек
Мне говорит, а я – не понимаю.
И я иду с большим копьём в руке
Спросить науки чёрствых атаманов,
О чём ты говоришь на языке
Ночной росы и утренних туманов.
Что мне до тех в космической степи?!
Их радиосигнал меня не гложет!
Кто раскуёт мой дух, сидящий на цепи?
Кто с матерью мне встретиться поможет?
Сиротства бремя долго я носил.
Тоска в меня вросла и стала бытом.
Но зреет бунт.
Я набираюсь сил,
Весенний дождь хватая ртом открытым!

Ты – почта жизни. День грядущий
Тебя заслал, чтоб передать:
Поэзия не умирает,
Она лишь парус убирает,
Чтоб встречный ветер переждать.
Вот твой читатель.
Бей без промедленья!
Посулы сыпь, и пестуй, и мани,
Но доконай его, каналью, дотяни,
Не дай ему уйти от просветленья!
Подмоги нет. Здесь биться вам двоим.
Так не плесни взамен огня водицей.
Не дай ему пигмейски возгордиться
Над поднебесным промыслом твоим.
Чем выше дар, тем каторжней закон!
Не жаждой счастья иль иной подачки –
Самим прозреньем ты прикован к тачке
И, как твоя судьба ни накренится,
Уж не имеешь права уставать
Ни от того, что есть,
Ни от того, что снится,
Как не имеет права бастовать
Единственная в городе больница!

Ржавеет старое железо,
Устали кони выносить,
Иконы покосились на киоте
И некого спросить:
– Вы здесь живёте?
Всё опустело.
Тихое село
Голубоватым мохом поросло.
Когда-то я здесь жил.
Вон в той избе
Топилась печь и окна настывали.
Когда-то я здесь жил, как на привале,
Как на вокзале.
С гулом поезда
В неведомые дали уносились…
То не иконы – окна покосились.
Квадратов тусклых битое стекло
Кусками на завалинку стекло,
И ржавый гвоздь растёт, как странный гриб,
Венчая дверь, обвисшую на петлях.
Скрипит колодезный журавль,
Пустынным ветром нагибаем…
Ну что, деревня, погибаем?
Где люди, где мои друзья,
С какою вьюгой улетели?
Черным-черно… Лишь белый след метели
В соломе кровель:
Здесь прошла война.
Я помню – холод, голод, недород.
Потом весна, тревожный звон капели.
И бабка, чуть живая встав с постели,
Идёт копать соседский огород.
…Могильный холм. Вон там она лежит.
Пойди, поклоном старую обрадуй.
Скамейка, крест, да деревце дрожит
Над ветхой покосившейся оградой.
О, если б воскресали мертвецы!
Воздать за всё: за слёзы, за мученья!
Вовеки мне не будет излеченья
От бесконечной боли за неё
И за тебя, забытое жильё,
Продутое ветрами стольких лет.
Как я тобой обласкан и согрет,
Как сладко мне рукою прикоснуться
К той горечи, что в сердце берегу!
Я не могу уже к тебе вернуться.
Но и забыть тебя я не могу.