Васа Солому Ксантаки - Любимый город

До нас иногда доходили всякие слухи. То, якобы, видели, как отца отправили поездом смерти в Бухенвальд, что его пытали, но он выжил и потерял память, то утверждали, что его родственники видели его своими глазами в Ленинграде весной 1949 года прогуливающимся по улице под руку с молодой русской женщиной. Тогда я еще не бывала в Санкт-Петербурге, не считая транзитной пересадки в аэропорту, когда я приземлилась в международном терминале и потом сделала пересадку в терминале для рейсов по России, чтобы продолжить свой путь в Мурманск. Не знаю, что мне готовит в будущем этот город: очень многое будет зависеть от того, подтвердятся ли эти слухи о моем отце.

Я же, во всяком случае, постараюсь оставаться непредвзятой и не идти на поводу у своих надежд или кошмаров. Я постараюсь смотреть на вещи трезво.

Мурманск, весна 1992 г.

Дорогой Андрей,

… как-то утром я вдруг проснулась и столкнулась с удивительным светлым чудом. Незаметно для меня дни стали длиннее. Снег тает, и из окна своей комнаты я различаю в глубине залива беловатые и светло-голубые полосы открытой воды в окантовке льда, а по краям бьется пена. Уже ясно, что понемногу наступают летние северные дни, белые ночи, с их жемчужными холодными и первобытными оттенками.

Сегодня, 9 мая, прогуливаясь по центру города, я увидела высокое пламя огня. Школьники, забросив свои занятия, вместе со своими учителями жгли масленичное чучело. Красивые русские женщины в уличных ларьках пекли блины и весело смеялись, повязав в волосы первые весенние цветы. Местные саамы продавали олений рог и ножи и покупали коньки на будущий год. Еще они покупали часы, на которые, правда, никто никогда здесь не смотрел. Некоторые саамки, миниатюрные и закутанные до глаз, торопливо заходили в деревянную церковь. Эта церковь всегда была открыта, с самого момента освещения. Сюда хожу и я вместе с Борисом и его семьей. А кто же они, эти местные? Я не смогла окончательно разобраться в этом. Дикие птицы, как наши цыгане, люди, сами устанавливающие свои границы, географические и идеологические, границы своей Лапландии, люди, нагло пренебрегающие существующими государственными соглашениями или спорами. Они зимуют – в отличие от нас – в высоких горах. Даже не знаю, какую судьбу прочил им Маркс. Саамы приняли христианство почти три века назад, но им невдомек, в какой кризис вовлек их социализм. Подозреваю, что саамы не то, чтобы не знают об этом, но им просто все равно. Они поют – и те, кто не грамотен, делают это еще более выразительно – псалмы на Страстной Неделе и продолжают поклоняться огню. Молодые саамки пришли в церковь, чтобы пройти обряд очищения после родов. Я тоже зашла за ними, и мне бы хотелось в глубине души тоже произвести на свет маленького свободного и чистого, во всех смыслах, саамского малыша, а не угрызения совести.

Санкт-Петербург, весна 1992 г.

Дорогой Андрей,

Я с Борисом приехала в Петербург на несколько дней. Какой город! Я полностью им охвачена, оторвалась от реальности и забыла все то, что знала о нем раньше. У меня такое ощущение, что я здесь уже бывала. Мы ходим по его улицам, и я вспоминаю вещи, которых не знала никогда раньше. Одно воспоминание вызывает в памяти другое, но вот о каких вещах или лицах эти воспоминания – я не знаю. Неизвестно мне и то, что за доселе неведомая мне личность рождается во мне самой.

Знаешь, эта красивая сказка о том, что мой отец не был убит, и некая счастливая звезда привела его сюда, вместе с массой остальных ссыльных, гонимых обстоятельствами, овладевает мной все больше и больше, и это чувство становится все более отчетливым здесь, именно в этом городе. И вот я все думаю: если бы он оказался в одном из немецких лагерей смерти, если бы он выжил, то обязательно бы вернулся домой после войны. И если он не вернулся – а так и случилось – это может означать, по крайней мере то, что он погиб. Но, если он перебрался в Ленинград, как сообщил нам кто-то, кто видел его, одетого в куртку цвета хаки, прогуливающегося по улицам города – что ж, в это можно поверить, особенно если учесть, что официальные обвинения так никогда и не были ему предъявлены, и он просто исчез для своей семьи, постыдным и тайным образом, – в общем, если он выжил, но не мог вернуться на родину, если он снова женился, если его сослали в Сибирь как «человека удивительной внутренней свободы», и у него не было возможности связаться с нами, то все это вполне реально.

Особенно если учесть, что занавес, черный железный занавес, рухнул всего два года назад. Естественно, маловероятно, что он жив в настоящее время, ведь ему должно было быть больше восьмидесяти лет, но, по крайней мере, я могу разыскать его следы, или, может, каких-нибудь своих единокровных, русских братьев и сестер, его жену, наконец, которая благоговейно хранит его записи… Само собой, как я тебе уже говорила, все это абсолютно безосновательно, это своего рода сказка, которая мне очень нравится, старая военная история, красной нитью пересекающая Время, ведущая из прошлого в настоящее. Если все так, как мне хочется верить, то мне бы стало легче, мои чувства больше не были бы прикованы к ужасному злодеянию, вероятно, скорее всего, почти наверняка случившемуся в скалах Киссавоса 11 11 Киссавос – горная цепь в греческом регионе Фессалии, отделённая от горы Олимп узкой долиной реки Пиниос. Живописнейший вид открывается на Киссавос из деревни Амбелакя. , всего в нескольких километрах от нашего дома и всего несколько часов спустя после его исчезновения.

А могила? Это овеянное страданием и святое для каждого грека место, особенно для грека, покинувшего родину? Есть ли она? Когда-то я собиралась посвятить всю свою жизнь поиску священных для моей семьи и меня лично костей, как некогда христиане искали следы деяний Господа, как некогда Антигона взрастила божественный промысел на плаче о брате. Каждый человек имеет право на свою могилу, а его родственники вправе знать, где она находится, вправе почитать ее. Впоследствии я отказалась от этой мысли, в частности, когда умерла моя мать, и мы похоронили ее на кладбище, совершенно чужом для меня и для нее, на юге Афин. После этого я собиралась как-нибудь перенести ее останки в Амбелакя, чтобы можно было хотя бы иногда поставить свечку в память о ней… но и от этого я со временем отказалась, полагая, что рядом с ней, в этой безличной для меня могиле, покоятся и трое других ее детей, а мой муж, Александр, похоронен на другом кладбище… иными словами, горе, поразившее мою семью, было таким сильным, что значимость могилы совершенно поблекла и стерлась.

Теперь ты, наверное, понимаешь, что сказка под названием «Санкт-Петербург» вспыхнула во мне ярким праведным гневом, в стремлении изгнать первородную гордыню: и вот я здесь, в этом городе. Но насколько умиротворенным кажется Петербург! … ему совершенно не подходит гнев и подобные чувства. Мы пробудем здесь до следующего понедельника. Я тебе еще напишу.