Вера Орловская - Хронос

– Она совсем не понимала меня, – говорил он теперь Ираде, то ли жалуясь, то ли оправдывая себя за то, что так быстро сменил партнершу. Да, Алиса была для него партнершей. Всё – как в бизнесе. И злился он на неё как на человека, сломавшего хорошо просчитанную схему и отлаженные партнерские отношения, – грубо говоря, она кинула его в тот момент, когда он целиком и полностью доверял ей. До этого Матвей считал, что Алиса предана ему, и это было для него самым главным. Отец учил его, что людей преданных нужно ценить и поощрять. Он так и сделал. Решил её поощрить: преподнести в подарок самого себя, понимая, как женщины, смотрящие на него оценивающим взглядом, мечтали выскочить замуж за такого мужчину. Одна Наталья чего стоила, да помани он её пальцем, побежала бы со всех ног к нему.

Но какая странная эта мужская логика: надо же было запасть на ту, которая и не просилась замуж, и вела себя так, словно никакой он не принц крови. Именно это и притягивало: хотелось доказать свою значимость и свое могущество, доставая, как фокусник из рукава, разные «чудеса». Алисе, конечно, было всё это приятно, но так бывает приятно ребенку, который через пять минут забывает, отвлекаясь на какую–нибудь ерунду, как считал Матвей. Он не чувствовал, что для Алисы ерундой являлись как раз его амбиции, самолюбование своей успешностью. А желание Матвея удивлять – всего лишь забавляло ее… Для себя она решила считать это его маленькими слабостями и относиться к ним с пониманием, ведь в Матвее было много другого, что привлекало к себе. Но всё продолжалось до того момента, пока она не поняла, что с её стороны это вранье: врать самой себе столько времени, делая вид, что она принимает такую жизнь, что хочет жить так, как Матвей, больше не хотелось.

Она стояла в примерочной в белом свадебном платье и разглядывала себя. И вдруг ясно почувствовала, что эта девушка в зеркале просто очень похожа на нее – Алису, но не она. Это странно – увидеть себя как бы со стороны и испугаться того различия и одновременно той похожести, как будто в тебе заключено два существа, вернее, две сущности, противоречащие одна другой. Алиса чуть не сломала молнию на платье, торопясь сорвать с себя этот чужой образ, как чужую кожу. Но, выйдя из примерочной к Матвею, ожидающему её на диване с журналом в руках, который он от нечего делать пролистывал, она в тот момент ничего не сказала ему. Да и как об этом можно рассказать? Матвей к тому же был так занят мыслями о работе и о грядущем торжестве, что иногда ей казалось, что он вообще был где–то далеко от нее. Алиса в свою очередь не проявляла особой активности в приготовлениях к свадьбе, что совсем не вязалось с ее темпераментом и с природной позитивностью характера. Иногда Матвей замечал это равнодушие и спрашивал, как человек прямой: «Что–то не так? Если тебе не нравится платье, ты скажи мне, закажем другое».

Алиса выдавливала из себя улыбку, и на этом всё заканчивалось. Но так не могло продолжаться дальше. Ей не хватало смелости поговорить с Матвеем, и чем ближе становился день свадьбы, тем труднее было решиться на этот разговор. Даже своей подруге Алиса не могла рассказать о том, что с ней происходит, зная, как та завидует, даже не скрывая этого. Разве бы она смогла понять ее? Да, и какую причину собиралась Алиса предъявить? В основном люди мыслят конкретными категориями по типу вопроса Матвея: «Что–то не так?» Ответа у нее не было, только одни вопросы.

То, что приходит к нам в душу, не спрашивает позволения, потому что мы сами притягиваем его к себе, приглашаем войти, а потом забываем об этом. Наверное, из таких, казалось бы, мелочей складывается пазл, разворачивается сюжет, из которого ничего уже невозможно вычеркнуть.

Я хотела отыскать Алису в Париже после того, когда случайно встретила ее, переходящую дорогу на красный свет. Мне казалось, что где–то в этом районе и должна она проживать, но уверенности не было, потому что с такой же долей вероятности, она могла оказаться в том месте и случайно. Времени на поиски у меня оставалось не много. Тогда я пошла по другому пути: стала пропадать в местах, облюбованных парижанами и туристами. Гуляла по Люксембургскому саду, где меня обгоняли вспотевшие от бега люди, ведущие здоровый образ жизни. Они оставляли за собой клубы пыли, взлетающие от тропинок, которые были такими ещё во времена, когда по ним гарцевали на лошадях кавалеры и амазонки с тонкими талиями, обтянутыми корсетами. Никто не думал, что через 100 с лишним лет по этим тропинкам будут бегать люди, желающие сбросить вес или снять напряжение после рабочего дня, и станут глотать эту пыль веков. Но таких здесь не много. Парижане слишком любят отдыхать, любят удовольствия жизни и совсем не желают причинять себе какие–то неудобства. Мне нравится их позиция. Жизнь нужно любить хотя бы за то, что она у тебя есть. И было жаль расставаться с этим городом, уже успевшим понравиться мне.

Я улетала из аэропорта Шарль де Голль в 13:00. Договорилась с таксистом, который накануне вечером привез меня из центра Парижа в район, где я жила. Я написала ему свой телефон, а утром он перезвонил мне и приехал, так что не пришлось искать стоянку и полагаться на желание или нежелание водителей везти меня в аэропорт. Что–то я уже начинала понимать в этой парижской жизни. К тому же такая договоренность давала мне возможность немного дольше поспать.

Уже по знакомой дороге мы быстро доехали до места. За исполнением обычных предполетных процедур в аэропорту время прошло быстро. И вот я уже прохожу в салон самолета и протягиваю паспорт стюардессе. Но неожиданно слышу от неё на русском языке: «Здравствуйте». Aire–France, самолет, летящий на Сицилию, и вдруг:

– Вы русская?

Это спросила та самая стюардесса. За ней из кабины показался пилот, который был русским, и тоже поздоровался на моем родном языке. Приятно, конечно. Вообще, полёт начинался уже необычно. Моим соседом оказался мужчина лет сорока пяти, я почему–то сразу определила: «итальянец», хотя он сообщил мне зачем–то, что он из Америки, а во Франции был проездом несколько дней. Говорил он на английском и предложил мне свое место у окна, если мне этого хочется… Я мило отказалась, поблагодарив его на итальянском языке, потому что не могла отказаться от мысли, что он итальянец, всё говорило об этом: смуглая кожа, красивое лицо, волосы с небольшой сединой на висках и ещё что–то неопределенное, которое есть в итальянском облике. Он спросил у меня, на каком языке мне проще говорить: на английском или на итальянском.

– На французском, – ответила я.

И он засмеялся, что сделало его ещё больше итальянцем.

– И всё–таки из этих двух, о которых я спрашивал, какой ближе? – не унимался попутчик.