Игорь Бойков - Кумач надорванный. Роман о конце перестройки

Парни накинули на себя тайком прихваченные у квартирных хозяев белые простыни и, запрыгнув на ходули, подковыляли к двум выходящим на улицу окнам – они отчего-то предположили, что староста спит как раз в этой комнате. Оказавшись прямо напротив окон, они зажгли керосиновые лампы и, прикрыв их полами простыней на уровне груди – так, чтобы со стороны казалось, будто высоченные фигуры в белых одеяниях светятся сами собой, изнутри – принялись елозить пальцами по стеклу и надсадно подвывать в два голоса.

Однако вместо бледной, испуганно таращащей глаза отличницы в распахнувшемся окне возник разъярённый хозяин дома.

– Охренели!? – гаркнул он. – Да я сейчас ваши палки вместе с ногами переломаю!

И, высунув ручищу, ухватил Серёгина за укрытый простынёй локоть.

– Поди сюда, шутничок!

Серёгин рванулся, слетел с ходуль. Лампа, вылетев из его рук, задребезжала о стену. Потёки керосина занялись рыжеватым пламенем. Оно, чадя, зазмеилось по деревянной стене вверх, к окну.

– Т-т-твою мать! – зарычал мужик вне себя, перемахивая грузным телом через подоконник.

Сорвав с себя майку, он принялся остервенело хлопать ею по горящей стене.

– Настюха! Воду тащи! Живей! – кричал он кому-то в окно.

Во всполошенном доме всё голосило и металось, хлопали двери, громыхали падающие на пол табуреты и лавки. В соседнем дворе взорвался лаем цепной пёс.

Серёгин и Медведев, сами вусмерть напуганные, неслись по улице прочь, бросив у дома и простыни и ходули. Но пробежав сотню шагов, Медведев вдруг попал ногой в рытвину и свалился ничком.

– Ох, ты… – захрипел он, приподнимаясь на локтях и болезненно запрокидывая голову.

– Вставай! Ну! Собаку на нас спустили, – тормошил его Серёгин, ежесекундно озираясь назад.

Ему действительно мерещилось, что пёс сорвался с цепи.

Медведев, кряхтя и ругаясь, поднялся, задул сквозь разодранную ткань рукава на оголённый, влажно окровавленный на ощупь локоть.

– Ну!

Припадая на ногу, он затрусил за Серёгиным, вслед за ним свернул в какой-то закоулок, полез в щель между дровяными сараями. Дыша горячими, высохшими ртами, оба затаились, вслушиваясь в уже утихающий на улице шум.

– Сильно покорябался? – спросил Серёгин, продышав.

Медведев, щупая локоть, плечо, голеностоп, морщился и сглатывал слюну.

– Так…

– Думаешь, запомнил он нас?

– Хрен знает.

Медведев медленно завращал плечом, осторожно разогнул ушибленную руку.

– Ох-х-х…

– Может, не настучит всё-таки нашим… – проговорил Серёгин со слабой надеждой.

Медведев отёр лицо, сплюнул.

– А-то они не заметят, что я покоцаный.

Утром о проделке студентов знала вся деревня. Горящую стену мужику удалось быстро потушить, но фасад дома чернел теперь обугленными струпьями. Колхозники были возмущены.

– Да эти ж чертяки нас едва не спалили. Хрясь керосинками о стену – и драпать, – излагала всё на свой лад жена мужика.

Серёгин и Медведев не запирались. Витькино плечо распухло, и работать на комбайне он долго не смог. Колхозный бригадир, глядя, как тот, неуклюже пытается очищать картошку одной здоровой рукой, бросил с ехидцей:

– Метит бог шельму? Погоди, потолкует с тобой Семёныч.

Хозяина подпалённого дома звали Семёнычем.

Куратор, всполошенный поначалу известием об учинённом студентами пожаре, затем взъярился.

– Точно – нельзя их было по частным квартирам селить! Не уследишь! Если б действительно дом запылал? Ведь это – целое уголовное дело! Статья! – кричал он на аспиранта, точно на виноватого.

– Угу, и нас бы ещё притянули. Мол, отвечаем за них, – отозвался тот угрюмо.

Куратор запрокинул подбородок, воздел глаза:

– Ну Никитична… ну пройда… Как чуяла…

Вечером всех студентов собрали в сельском клубе. Изобличённых виновников усадили отдельно, на стульях, лицом к сборищу. Куратор разносил их сурово, будто прокурор на суде. Даже кулаком по столу приударял.

– Серёгин и Медведев! Ваша безобразная выходка свидетельствует не только о вашей о моральной испорченности, но и о вашей крайней инфантильности! Мало того, что вы собирались выкинуть совершенно идиотскую шутку в отношении однокурсницы, вашего товарища, так вы ещё чуть не устроили настоящий поджог. Я сегодня разговаривал с Марией Гавриловной, вашей квартирной хозяйкой. Она жаловалась, что вы тайком, без спроса, утащили у неё две простыни. Вы хоть понимаете, что вы вчера натворили? Два уголовных правонарушения: злостное хулиганство, кража…

– Михаил Владимирович, да не пропали никуда эти простыни. Подобрала она их давно. Даже выстирать успела, – пробурчал Серёгин.

– В данном случае это совершенно неважно. Вы взяли чужое. А представляете, чтобы было, если бы Мария Гавриловна пошла не ко мне, а в милицию? Или в милицию написал бы заявление Сергей Семёнович? Представляете?

Михаил Владимирович, возвысив голос почти до крика, резко умолк. Студенты сидели притихшие. Серёгин, поникнув, молчал, уставившись в пыльный пол, затем, заикаясь, принялся что-то бормотать в своё оправдание, жалко и невнятно. Медведев, сопя, задиристо зыркал исподлобья.

– В милиции с вами б церемониться не стали, – подпел аспирант. – Поджог – дело серьёзное.

– Вы, по-моему, до сих пор не понимаете всей тяжести возможных последствий, – куратор, выдержав паузу, продолжил свои обличения. – Вы осознаёте, что могло бы произойти, если бы вспыхнувший керосин не успели вовремя потушить? Ведь могли погибнуть люди! И это вы – вы! – стали бы причиной трагедии!

– Да керосина-то в лампе этой было – чуть-чуть. Само б загасло, – возразил Медведев ершисто.

Сложно сказать, что выводило его из себя сильнее: высокопарно обвинительные речи куратора или ноющее плечо.

– Медведев, помолчали бы! – прикрикнул Михаил Владимирович. – Нашли время валять дурака.

– Я говорю, как было.

– Мы знаем, как было. А вам бы не пререкаться с преподавателем, а спасибо сказать. Ради вас, между прочим, специально фельдшера сегодня беспокоить пришлось.

Медведев оскалился, подаваясь вперёд:

– А нечего меня фельдшером попрекать! И без него б обошёлся! Васильева-то, аспиранта, проработали? Нет? Вся деревня уж пальцем тычет.

Студенты, ахнув, загалдели, Серёгин принялся дёргать его за рукав:

– Да тише ты, тише…

Ровные зубы аспиранта обнажились в нервной улыбке, которой он, словно кляпом, пытался сдержать лезущее наружу ругательство.

Михаил Владимирович навёл на Витьку недобрый взор и проговорил, беря между словами зловещие паузы:

– Медведев, по возвращении в город вопрос по вам на факультете поднимем основательно. Думаю, и по линии комсомола с вас спросят.

Куратор теперь приглядывал за студентами неотступно. Всякий вечер обходил дома, проверяя, все ли на месте, подолгу разговаривал с их хозяевами, выведывая подробности про постояльцев.