Брюс Фёдоров - «Z» Land, или Сон на охоте

– Эй, – Элеонора потрясла мужчину за рукав. – Как вы там?

Шофёр, имени которого она так и не узнала, медленно повалился вбок, и его тело нескладно стало сползать вниз до тех пор, пока голова не уткнулась в приборную доску.

Двое покойников за день – это было слишком для избалованной удовольствиями женщины. Вскрикнув от ужаса, Элеонора судорожно дёрнула за ручку двери, распахнула её и, подхватив девочку, выбралась наружу. Кругом стояла непроглядная тьма, ветер с посвистом гонял в воздухе листья, щепки и, что было хуже всего, облака каменной пыли, осколки которой больно секли лицо и руки. Земля стонала и постоянно вздрагивала. Стараясь держаться в потоке света автомобильных фар, которые ещё горели, мать и дочь побрели в сторону от беспомощно застывшего грузовика, всё дальше и дальше в глухую темень…

– И вот мы здесь, на этой базе или военном объекте, который так же разрушен, как и всё остальное, – вновь запричитала Элеонора. – И спрашиваю вас, мужчины, что вы сможете сделать, чтобы помочь нам? А если ничего не можете, то так и скажите, – и она очень по-детски всхлипнула, теперь больше от жалости к самой себе. Потом, переведя дыхание, добавила: – Последнее, что я видела, когда мы с мужем ехали в джипе, это то, как в небе вспыхнуло второе солнце, такое яркое, что мгновенно ослепило всех нас на несколько минут.

Глеб Долива обошёл полукруг сидевших людей и, подойдя к убитой горем женщине и её дочери, присел на кровать, на которой размещались несчастные беглецы, и обнял сразу обеих:

– Ну что ты, девочка, – почти проворковал он. Говорил, а сам думал: «Такая баба по мне. Надо ею заняться, когда оклемается. Обстоятельства диктуют одно, а я уже сейчас хочу собрать её груди в один душистый букет. Редкая красота», – и вслух произнёс: – Успокойся, Эля. Не всё ещё потеряно. Об этом мы и хотим потолковать. Что ты молчишь, Филипп? Не видишь, народ волнуется? Начинай. Ты же у нас за главного, – и устремил свой немигающий взгляд на Чистякова, который всё ещё успокаивал Глафиру, пытаясь сбить с неё нервное напряжение.

Филипп не спеша поднялся с кровати, на которую ещё недавно присел ради Глафиры. На прощание поднял её подбородок и ободряюще улыбнулся, мол, ещё не всё потеряно, глупышка. Размял затекший правый плечевой сустав, откашлялся и начал говорить. Вначале его речь была спутанной, но потом выровнялась и слова приобрели весомость и убедительную силу:

– Я вот что хотел поведать вам, друзья… м-м-м… соотечественники. Э-э-э… если кто меня не знает, то я сотрудник МЧС, по крайней мере был им до недавнего времени. Одним словом, мне по работе приходилось заниматься чрезвычайными ситуациями. Все мы сейчас переживаем о наших близких, не знаем, что будет с нами самими. Положение наше незавидное. Да, именно так, но не аховое. Я не знаю, что я вам должен сказать, чтобы вас успокоить. Может, таких слов вообще нет в природе вещей, так как событий подобного рода в истории человечества не было. Нет, не то я говорю. Я знаю, что вам сказать, но боюсь, что вы меня услышите, только если победите в себе чувство растерянности. Главная задача – мы должны выжить.

– А для чего? – голос спрашивающего принадлежал мужчине, лицо которого скрывалось в темноте.

Чистяков опустил голову. Сейчас люди, наевшись, немного успокоились, но зажечь в них искру оптимизма будет ой как непросто. Если их не вернуть в лоно организованного сообщества – всё, конец. Начнут погибать один за другим. Вначале слабые, затем кто посильнее. Ну а если найдутся неукротимые, то те, собравшись с силами и отринув от себя все нормы морали, начнут добивать других, чтобы отобрать у тех последнее и продлить своё существование любым способом.

– Для чего, говоришь? – бывший пожарный вытянул голову вперёд, словно намереваясь пробурить зрачками тьму и высветить облик незнакомца, задавшего этот вопрос. – Да потому что мы – люди. Мы не имеем права сдаваться. Не отрицаю, что мы оказались в зоне ядерного поражения, но ведь где-то ещё есть выжившие люди: в дальних посёлках, деревнях, малых городах. Переждём время и пойдём их искать.

– Да ты не лукавь, мил человек. Дурачком не прикидывайся, – возразил всё тот же язвительный голос, и к огню, раздвигая сидевших людей, пробился довольно крупный мужчина лет 45 с густой шевелюрой кудрявых волос каштанового цвета. У него были короткие руки, сильные покатые плечи, говорившие о недюжинной физической силе, и выпуклый живот, который он, вне всякого сомнения, «наработал» благодаря преимущественно сидячему образу жизни в мирное время.

…Это был Гершин Лев Михайлович, весьма известный у читающей публики журналист газеты «Трибуна Нижнереченска», писавший сразу в несколько рубрик: внутренняя политика, культура, международное обозрение и природа родного края. Его универсализм объяснялся весьма тривиальной внутренней установкой, которую Лёва Гершин выработал лично для себя очень давно, ещё на заре эпистолярной юности. Пиши всё, что дают и заказывают, пиши везде и всюду и зарабатывай имя, которое тебя и прославит, и прокормит. Его бойкое перо бесстрашно вторгалось в мир чиновничьего беспредела и рассыпало восторги по поводу нагрянувшей в уральскую глубинку московской театральной знаменитости. Ему удавалось выжать слезу у доверчивых горожан, закидывая на первую полосу газеты анонсы по поводу прорыва канализационной трубы в жилом доме или свалившейся в асфальтовый провал на центральной улице «маршрутки» с пассажирами. Не чурался он залезть и в дебри внутренней политики США и лягнуть из-за угла вечно беспокойных «демократов» и непробиваемо упёртых «республиканцев», по-советски предрекая крах и тем и другим.

Но даже он с его талантом писателя и фантазёра не мог представить себе того, что привычные дрязги между людьми и народами так быстро перерастут в нечто беспредельно ужасное и непоправимое. Полетав в вихревых потоках урагана и весьма удачно приземлившись в зарослях орешника, Лев Михайлович первые 20 минут бездвижно лежал на содрогавшейся в судорогах земле. Затем, обретя способность нормально дышать и шевелить пальцами, он первым делом ощупал свое изломанное падением тело и, признав, что оно ещё может служить ему, начал осторожно прочищать запорошенные песком глаза, а потом и горло.

Сидя долго кашлял, выхаркивая из себя сгустки кровяной слизи вместе с грязью. Наконец мастеровитому газетчику удалось подняться на четвереньки и, хватаясь за гибкие и ненадёжные ветки кустарника, более-менее выпрямиться и принять почти вертикальное положение. Поискав глазами, он нашёл толстую сухую палку. Преодолевая головокружение и боль в суставах, вновь присел, чтобы взять её в руки, и с трудом опять встал на ноги. Так, с трудом, шаг за шагом, опираясь на свой импровизированный посох, он побрёл, не осознавая ни цели, ни направления, а больше подчиняясь врождённому инстинкту человека, который заставляет его двигаться в поисках убежища для своего спасения…