Алексей Уманский - Легко видеть

Поступив в информационный институт старшим научным сотрудником, Гриша Вальцов при поддержке Люды Фатьяновой всего через полгода стал заведующим сектором, а еще через год уже заведующим отделом разработки программного обеспечения для институтского вычислительного центра. В этом качестве он утвердился достаточно добросовестным образом, хотя порой позволял себе ловчить, доставая через знакомых пиратские копии программ и выдавая их за свои. Впрочем, подобное происходило повсеместно и считалось вполне в порядке вещей, поскольку начальство, как правило, ни черта не понимало в программировании, а в авторском праве тем более. Михаил тоже не считал это большим грехом, тем более, что чувство меры Вальцову не изменяло, и он вовсе не пытался создать у собеседника впечатление, что здесь, в отделе программирования, он занимается наукой, а не интеллектуальными поделками ради денег и карьеры. До науки и в самом деле было достаточно далеко.

Почти одновременно с Григорием Вальцовым в тот же отдел занесло еще одного физика, переделавшегося в программиста, правда, помоложе и не кандидата каких-то наук – Валентина. У него тоже была заметная внешность, только не плакатная, как у Вальцова, а скорее слегка карикатурная – высокий рост, толстое туловище, непропорционально маленькая на его фоне голова с мясистым, однако, лицом, в складе которого угадывалось нечто восточно-азиатское. Тем не менее он подчеркнуто старался выглядеть исключительно человеком западной культуры. Михаил услышал от Вальцова, что на прежней работе Феофанова лишили будто бы темы диссертации, над которой он начал было работать, и это стало причиной его закомплексованности; как только речь заходила о чьих-то успехах в диссертационных делах, в его лице проявлялась страдальческая и одновременно презрительная гримаса. Он явно чувствовал себя незаслуженно обойденным, и Михаил допускал, что это действительно было так, поскольку Валентин ему нравился. Несмотря на громоздкость фигуры и большой вес, Феодосьев двигался свободно, вертелся легко, словно был горнолыжником (хотя на самом деле не был), выражал вслух либеральные соображения на грани диссиденства (правда, никогда не за гранью) и отличался на удивление высокой производительностью как программист, несомненно, в первую очередь благодаря отличной памяти. Григорий Вальцов, начальник и приятель Валентина, щедро нахваливал его и, как только сам стал начальником отдела, рекомендовал Феофанова на свое прежнее место. Валентин, интенсивно занимаясь программированием, находил на работе время и для трепа, и для шахмат, за что кадровики по чьей-то наводке исправно преследовали его. Михаил же всегда считал, что человек вправе заниматься на службе чем угодно, если он более чем успешно справляется с заданиями. А Валентин справлялся за троих. И очень много читал.

Разумеется, и Вальцов, и Феодосьев свысока смотрели на большинство других работников института – и как люди, посвященные в недоступные обывателям глубины серьезной науки – физики, и как члены пока еще узкого круга программистов, чей снобизм стал в стране общепринятым знаком принадлежности к этому клану. Однако разработчиков информационно-поисковых языков они считали людьми своего уровня, поскольку те тоже естественным образом входили в свой элитарный интеллектуальный круг. Проблемы, которыми они занимались, по существу были много более сложными, нежели задачи прикладного программирования. Поэтому задирать перед ними нос программисты не могли и предпочитали приятельствовать.

Первым нащупал для себя дальнейший путь наверх, как и следовало ожидать, Гриша Вальцов, уже не в институтском, а главном ведомственном вычислительном центре, но не все ли было равно, где, лишь бы стать заместителем директора. Он с таким энтузиазмом занялся делами на новом месте, что это немедленно вызвало у его директора подозрение, не собирается ли этот умник из физиков подсидеть его самого. Подозрение такого рода было почти равносильно обвинению в интриганском коварстве, и оно сразу же сильно осложнило положение Григория. Что можно было сказать по этому поводу? Сам виноват, потому что слишком умен, но все же еще не знает, что по правилам номенклатурной игры это свойство ума надо маскировать. Иначе, как говорил баснописец Крылов, будет «не дело, а только мука».

Уход Вальцова снова освободил место для Феодосьева. Последнему даже не пришлось ни о чем хлопотать. Он казался единственным достойным претендентом из всех имевшихся в наличии. Валентину оставалось только постараться, чтобы никого не позвали со стороны. Автоматически сделавшись преемником Вальцова на посту заведующего отделом, он первым делом обзвонил всех коллег на стороне, чтобы сообщить, кем он стал. С одной стороны это выглядело даже немного комично, но с другой настораживало. Неужели для него не было ничего важнее, чем дать знать знакомым, что он не просто достойный человек, но и ровня большинству из них по рангу? Может, ранг даже значил для него больше, чем все остальное? Пока Михаил не спешил давать ход сомнениям, однако внутренний голос предупреждал, что если человек рассматривает такое событие как чрезвычайно знаменательное и для себя, и для других, то с его психикой и честолюбием далеко не все в порядке. Таким людям на памяти Михаила всегда оказывалось важнее казаться кем-то, чем кем-то стать по существу. И наоборот – постоянного и всевозрастающего уважения заслуживали исключительно те, для кого кем-то значиться не доставляло никакой радости. Для них было важно только и именно кем-то БЫТЬ. Однако такие люди встречались крайне редко. К их числу Михаил с полным правом мог отнести своего старшего по возрасту коллегу, именно коллегу, а не подчиненного (хотя он был подчиненным до ухода Михаила к Антипову) Михаила Петровича Данилова. С его интеллектом и эрудицией вообще мало кого можно было сравнить, а уж на поприще информатики и подавно. Но сейчас Михаил Петрович работал в другом месте. Унаследовав отдел от Горского, он руководил им немного больше года и ушел после хамской выходки дирекции в свой адрес. Выходка, как догадался Михаил, была целенаправленной – так директор Пахомов, проводя очередную реорганизацию в институте, хотел поместить на пост зав. отделом разработки информационно-поисковых языков свою давнюю приятельницу Люду Фатьянову. Рафинированные интеллигенты таким, как Пахомов (тем более, тем, кто был хуже Пахомова) не требовались, видимо, потому, что рядом с подобными Данилову они чувствовали себя ущербно.

Феодосьев, конечно, оказался порождением другой культуры, и хотя он в должности заведующего отделом продолжал заниматься программированием, некоторым посторонним очень скоро стало ясно, что, во-первых, он посвящает этому меньше времени и сил и, во-вторых, программирует медленней и хуже. В этом Михаил убедился вполне определенно, видя, что новая программная продукция Феодосьева, предназначенная для машинного ведения лингвистического обеспечения, дает сбои и ошибки много чаще, чем прежняя, и что Валентин даже не всегда в состоянии самостоятельно понять, в чем состоят его ошибки. Феодосьев делался все капризней и все чаще нарушал обговоренные сроки. Из человека слова, каким ему вполне удавалось казаться раньше, он на глазах превращался в нечто совершенно другое – в обычного администратора советского учреждения, меняющего компетентность на упрочнение карьеры и власти. Теперь основной его заботой стало стремление завязать программное обеспечение всех создаваемых в институте автоматизированных систем в один общий узел, в котором мог бы разобраться только он один – и тем гарантировать свою незаменимость. По логике вещей универсальное программное обеспечение для разнородных задач могло быть в каких-то условиях сопоставимо по эффективности с набором специальных программ – и сама по себе такая идея не была порочной, но факт состоял в том, что дела с универсализацией давались Феодосьеву плохо. Сложность задач возрастала, способности точно и правильно действовать в таких условиях убывали. Стало ясно, что как честолюбивый профессионал Валентин Феодосьев мечтал шутя раскалывать проблемы, чтобы слава о нем вознесла его на новую высоту, но проблемы поддавались решению крайне неохотно, а его мозг работал на пределе своих возможностей и большего обещать не мог.