Алексей Уманский - Легко видеть

Видя, как Фатьянова «поплыла» на простых вопросах, заданных «перваком», Болденко и Баурсаков даже не подумали придти ей на помощь. Впрочем, это-то было не удивительно, – им вообще нечего было сказать. Мыльный пузырь лопнул в первой инстанции. Хорошо еще, что Болденко провел апробацию инициативы не в своем райкоме по территориальной принадлежности института, а в соседнем, поэтому провал завиральной идеи не должен был сильно замарать его в глазах своего «первака», даже если соседний «первак» по телефону или при встрече на каком-нибудь совещании расскажет, как опозорились перед ним институтские пустозвоны, которые – подумать только! – собирались на такой туфте раздуть всесоюзное кадило! Хуже, если бы он еще заключил свое сообщение обидным назиданием: «Ты бы, это, повнимательней следил за своими архаровцами! Ведь не в бирюльки играем!» – или чем-то вроде того.

Короче, Болденко и Баурсакову, да и секретарю парторганизации института было отчего придти в ярость, и виновник был очевиден – Фатьянова! До ее сотрудника с политическим нюхом их гнев, естественно, не дошел. Что с него взять? Кандидат наук, старший научный. И идею выдвинул в общем-то подходящую и проходную. Так Фатьянова исхитрилась все провалить. Надо делать оргвыводы. Оргвыводов, то есть понижения в должности, Люда дожидаться не стала. Хорошо еще, что ей сразу удалось найти подходящую работу, правда, в совершенно иной предметной области, но все равно в сфере информации. Время от времени Михаил встречался с Людой в рамках каких-либо общих официальных мероприятий, чаще же она сама приезжала к нему на работу, и они уходили в какой-нибудь сквер и там беседовали на скамейке – почти как парочка, лишь недавно ощутившая тягу друг к другу. Михаил замечал, что Люда выглядит большей частью усталой и удрученной. Ее по-прежнему влекла к себе и административная, и партийная работа, хотя какой смысл был в их сочетании, Михаил не мог понять. Или Люда таким образом пыталась упрочить свое положение, понимая, что быть просто научным работником и самой участвовать в разработке автоматизированных информационных систем ей уже просто скучно и даже чуждо? Со временем у нее везде появлялись враги, сперва на одной работе, потом на другой, наконец, на третьей. Этому-то как раз Михаил совсем не удивлялся. Люда многих задевала простым фактом своего существования, будучи и образованной, и культурной и по-женски более привлекательной, чем большинство окружающих. Все это она, конечно, понимала и принимала как данность, а потому на уговоры Михаила найти себе занятие поспокойней, лишь с чуть меньшей зарплатой, она с грустной улыбкой отвечала, что, к сожалению, сама на такой шаг не способна. И отец у нее всегда был таким, а она на него очень похожа. Странно, но Люду совсем не настораживала и не страшила участь ее отца. Еще прежде она рассказывала Михаилу, что отец был необычайно деятелен, энергичен, всегда жил работой, но кончил тем, что впал в детство и делал все под себя. Казалось бы, что еще могло бы предостеречь ее от искусственной и суетной интенсификации активности, не дающей никакого творческого удовлетворения? Но нет, не предостерегло. Она по-прежнему сжигала свою свечу с обоих концов – административного и партийного. Михаил чувствовал, что с ней творится что-то неладное, но Люда об этом не говорила, а сам он не мог понять. Их встречи становились все реже. Потом Люда совсем перестала звонить. Михаил пытался соединиться с ней со своей стороны, но никогда не мог застать Люду на месте. В какой-то момент выяснилось, что до нее не может добраться никто из знакомых. Самое большее, что им удавалось узнать, что Людмила Александровна нездорова. Михаил не имел о ней других сведений в течение примерно трех лет, пока его двоюродный брат Володя – тот самый, которого Люда когда-то пригласила к себе, чтобы через него как-то попытаться воздействовать на Михаила – не спросил случайно при встрече, знает ли он, что его знакомая и бывшая сотрудница Люда Фатьянова умерла? – «Как умерла?» – оторопел Михаил – «От какой-то сложной болезни, – пояснил Володя. – Вроде бы от опухоли в мозге. Муж ее совершенно извелся, прямо стал на себя не похож. Ты ведь дружил с ней?» – «Дружил, даже очень нежно. И никак не мог понять, почему она вдруг так изолировалась от всех». – «Она долго болела». – «Вообще-то я так и предполагал». – сказал Михаил. Ему живо вспомнились прежние дурные предчувствия насчет того, что Люду может ожидать судьба ее отца. Поэтому Володино сообщение о ее смерти не стало для него совершенной неожиданностью. Но все, что было раньше связано с ней, теперь окрасилось горечью утраты обаятельной женщины, которую он отказался любить, но которая сумела все осознать и вернуть себе его расположение, только уже не прежнее – с обычными желаниями и страстями, а новое, прежде ему неизвестное, замешанное не прямо на сексуальном влечении к красивой и умной женщине, а на какой-то удивительной его сублимации, приведшей к непосредственному соприкосновению их душ без помощи стриптиза и постели.

Из всех соблазнившихся прелестями и выгодами служебной карьеры людей, кого Михаил хорошо знал и наблюдал рядом с собой, Люда Фатьянова осталась единственной, о ком он вспоминал только с симпатией и теплотой.

Еще двоих, кому, кстати сказать, помогла начать оперяться как будущим администраторам именно Люда – как секретарь партбюро отделения – Михаил относил уже к совсем другой категории искателей Фортуны на служебном поприще.

Первый, Григорий Вальцов, имел вполне приличные умственные способности. Более того – он даже выглядел как плакатный молодой ученый. Темноволосый, со слегка непослушной, чуть взлохмаченной шевелюрой, выдающий ершистый и самолюбивый характер, с красивым лицом, которому шел волевой подбородок, с решительным взглядом глаз сквозь стекла очков, обладатель спортивной фигуры выше среднего роста, физик, способный поддержать любой разговор.

Он удачно, то есть в достаточно молодые годы, подготовил и защитил диссертацию на степень кандидата физико-математических, а не технических наук, как большинство его коллег, отступившихся от физики и выбравших более легкий путь получения заветного кандидатского диплома (чем нескрываемо и гордился). Тем не менее, других физиков с честно заработанными степенями рядом с ним оставалось слишком много, чтобы в их среде можно было рассчитывать скоро занять какой-нибудь приличный пост в академическом институте. Там доктора наук годами ждали очереди на получение должности заведующего сектором. Кандидат мог затратить на это лет десять – двенадцать. Вальцова это не устраивало. Поэтому свой следующий после защиты диссертации ход он сделал как шахматный конь – на три клетки в сторону от физики к информатике, но зато и сразу вперед на одну, то есть в зав. сектором. Такому выбору способствовал случай. Вынужденный самостоятельно обрабатывать на ЭВМ результаты своих экспериментов, когда еще никто не слышал о готовых пакетах пользовательских программ, он занялся программированием исключительно как подсобным делом при подготовке диссертации, но скоро открыл для себя, что продвинуться на кормную должность на поприще программирования можно гораздо дальше и выше, чем в любой другой доступной ему области физики. В этом он ничуть не заблуждался. Многие физики, математики и инженеры-электронщики, испытывая давку в тесноте исконной профессии, предпочитали уходить в профессиональное программирование, если их способности в исконной профессии особо не выделялись среди дарований других коллег. В программировании же в те годы можно было достаточно легко отхватить себе очень хорошие места, даже не будучи корифеями этого дела – настолько велик был кадровый голод в специалистах, которые должны были обеспечивать работу ЭВМ в массе только что открывавшихся вычислительных центров. Дисциплинированный математикой ум легко воспринимал правила и условия построения алгоритмических процедур. От прикладного программирования требовалась скорее памятливость, сосредоточенность и скромная изобретательность, чем способность к научным новациям. И все равно прикладное программирование казалось им (но еще больше несведущим посторонним) неким таинством и искусством, а не сложным в исполнении ремеслом.