Алексей Уманский - Легко видеть

Люда не опустила руки, но все-таки это было для нее ударом. К тому времени Михаил уже хорошо представлял, насколько ценна для нее успешная служебная карьера. Ему навсегда запомнился один разговор с Людой, когда она неожиданно спросила, какой брак для него более счастливый – первый или второй? – «Конечно второй! – ответил Михаил. – А почему вы спрашиваете?» – «Потому что все мои знакомые, которые завели вторую семью, дружно утверждают, что были больше счастливы в первом». – «Странно», – заметил Михаил. – «Почему странно?» – в свою очередь удивилась Люда. – «Мне думается, что после первого брака люди уже лучше разбираются в том, что им действительно нужно для счастья, и кто для этого больше подходит. Разве не так? Вам так не кажется?» – «Мне кажется, что первый брак был для меня лучше». – «Разве вы не первый раз замужем?» – «Нет, Мишенька. Правда, я второй раз замужем за первым мужем.» – «Вот так? Я не знал». – «Немудрено. Я ненадолго уходила к другому.» – «И были с ним счастливы?» – «Да, была». – «Так почему?…» – «Я вам давно призналась, что променяла любовь на карьеру». – «Я этого не понял буквально. Думал, что ваш муж или другой мужчина просто ушел на второй план». – «Может, вы и правы, что так поняли. Или что так пожелали понять. Дело в том, что муж после моего ухода совершенно взбесился. И стал терроризировать меня с разных сторон. Кричал, что сделает меня невыездной, что сообщит в парторганизацию, как я поступила с семьей. И, самое худшее, он устраивал дикие сцены при дочери, настолько дикие, что с ней уже начали происходить нервные припадки. Я не выдержала и вернулась». – «А тот?…» – «А тот спился». – «Да, грешно!» – выдохнул Михаил. – «Ох как грешно! – серьезно подтвердила Люда. – Плохо я выгляжу после этого?» – в упор спросила она. – «Нет, – ответил Михаил, – хотя безусловно вы сделали плохо человеку, которого любили и который любил вас. Но еще хуже, по-моему, вы сделали себе. Вы вернулись к мужу незадолго до нашего знакомства?» – «Да. Только-только начала приходить в себя» – «Пожалуй, по вашему поведению что-то такое чувствовалось. И теперь я, наконец, понимаю, почему ваша сестрица так негативно отреагировала на меня и на мое появление в ее доме. Думаю, она откровенно высказала вам свое неодобрение после моего ухода». – «Высказала». – «Вид у нее был такой, словно она одна – и уже во всяком случае лучше старшей сестры – знает, как надо вести себя порядочной замужней женщине. Кстати, ее собственный муж показался мне совершенно бессловесным. Она совсем подавляет его». – «Да, вы правы. Там заправляет она». – «Боюсь, как бы она таким методом не дозаправлялась до полного краха своей власти». – «Почему вы так думаете? Он с ней счастлив». – «На моих глазах уже не раз происходило такое, когда вполне послушный очарованный женой муж, добровольно лишивший себя какого-либо приоритета в семейных делах, неожиданно для жены преображался, делал финт ушами и заводил другую женщину, с которой чувствовал себя свободным». – «Ну, такое с моей сестрой вряд ли случится», – усомнилась Люда. И вновь оказалась неправа. Не больше, чем через три года муж – таки покинул ее сестру, обладательницу завидного бюста. Покинул ради женщины, с которой его чувство мужского достоинства не умалялось, а сам он перестал страдать.

Странно сложилась семейная жизнь обеих сестер. Одна хотела навсегда покинуть мужа – и не покинула; другая же и мысли не допускала, что ее могут оставить, но ее оставили. Если бы надо было доказывать кому-то, что семейные узы возникают и распадаются отнюдь не только по воле супругов – и даже не столько по их воле, потому что к этому в первую очередь причастны Небеса, то более убедительного примера не стоило бы искать. Впрочем, вся дальнейшая Людочкина жизнь, к великому огорчению Михаила, напоминала слишком прямолинейное назидание любому, кто размышлял, что ему выбрать – любовь или карьеру.

Едва из института ушел директор Пахомов, который всегда поддерживал Люду во всех начинаниях, ее положение сильно осложнилось. Новый директор – Болденко – был членом бюро райкома КПСС и еще большим конъюнктурщиком, чем прежний. Ему очень хотелось безостановочно продвигаться наверх. Поэтому он крайне заинтересовался, как он считал, вполне многообещающим лозунгом «Пятилетке качества – отличную документацию!», придуманным сотрудником Людиного отдела. Этот сотрудник обладал отличным политическим нюхом, но его дарование на данном лозунге практически иссякло. Наполнять формулу хоть каким-нибудь смысловым содержанием по должности пришлось прежде всего Люде. Болденко поручил ей обеспечить идейную обработку первого секретаря одного из центральных районов Москвы. Без его поддержки нельзя было начать кампанию по выдвижению всесоюзной инициативы, венчаемой настолько красивым лозунгом, что на него непременно должны были бы клюнуть в ЦК КПСС. Болденко уже прикинул, на какую высоту он сможет взлететь после соответствующей раскрутки дела. Там, в ЦК, таких инициаторов ценили, брали на учет и при первой открывшейся вакансии в партноменклатуре назначали на более ответственный пост.

На беду Люды Фатьяновой, наполнять лозунг было нечем. Это Михаил откровенно объяснил ей заранее. Люде было нечем возразить, но он видел, что ей хочется, чтобы лозунг заработал на карьеру – и не только Болденковскую, но и ее собственную. Заместитель директора Баурсаков тоже не хотел, чтобы поезд ушел без него. На раздувании пустого пузыря сосредоточились интересы всего руководства института – с позволения сказать – научного, а также партийного. Низовая партийная организация всегда обязательно должна была находиться в гуще событий и создавать творческую атмосферу, в которой, по мысли высшего партийного руководства, только и могла возникать всесоюзная инициатива, идущая снизу, от масс. Желающих получить дивиденды от задуманной спекуляции оказалось более чем достаточно, однако доказывать первому секретарю райкома, чем отличная документация должна отличаться от нормальной, ни трусоватый Болденко, ни многоопытный Баурсаков сами не стали, а выставили вперед себя на авансцену коммуниста товарищ Фатьянову. Первый секретарь райкома (или попросту «первак»), выслушав Людины доводы в пользу продвижения инициативы, сразу почувствовал, что кроме демагогии ничего в предложении института нет. Конечно, он знал, что демагогия в таком деле – это самое важное, и он готов был бы ее поддержать, если б она действительно обещала дать хоть что-то, похожее на реальный эффект в деле повышения качества продукции, однако ничего обещающего не почувствовал. Его собственный опыт подсказывал, что с инициативами опасно ошибаться, что тут надо действовать наверняка. А как он сам будет убеждать секретаря московского горкома или, к примеру, самого заведующего промышленным отделом ЦК, если ему ничего вразумительного не могут сказать сейчас.?