А.Лилич - Silentium

Тяжелый, трудный вздох, – чтобы снова не сорваться, не заплакать.

– Прости, я не знаю, что со мной происходит. Всё так странно…

– Ты меня прости. Давай о чем-нибудь другом поговорим, ладно?

– О чем?

«Белое безмолвие», охватившее Город, заполняло собой все пустоты и паузы, звенело в воздухе, постоянно напоминая о себе.

– Пойдем, погуляем по Городу – вдруг кого-нибудь встретим, узнаем, что происходит.

– Пойдем…

Они молча собрались, закрыли квартиру на все замки, – хотя казалось, что можно было бы и оставить ее нараспашку, ведь всё равно в Городе кроме них никого нет – и спустились вниз. Теперь в витринах и стеклах первых этажей они отражались не порознь, как вчера, но вместе: молодой мужчина в сером, и крепко держащая его за руку девушка в белом, – похожие, как брат и сестра, и с одинаково потерянными взглядами.

…Едва только они вышли на улицу, как из-за ватных облаков блеснуло, будто подмигивая, солнце. Город из бело-серого стал позолоченным, теплым, несмотря на прохладный ветерок. Теперь тишина даже казалась приятной.

За часы, проведенные в Городе, они никого не нашли и вскоре забыли о том, что вообще кого-то искали. Они просто гуляли по Городу, разглядывая старые дома, золотые купола и кресты церквей, янтарные витражи, кованые ограды и фонари. Им стало, в общем-то, всё равно, что произошло здесь и как им теперь быть. Город очаровал их, отвлек от неизбежно-тяжелых размышлений и безрезультатных поисков…

Они мало говорили, в основном рассказывая друг другу воспоминания из детства и юности, связанные со всеми этими домами, дворами и улицами, но Юзеф несколько раз замечал осторожные и внимательные взгляды в свою сторону. «Неужели я ей все-таки нравлюсь? Или просто выдаю желаемое за действительное? Мне бы правда этого хотелось, пожалуй – нравиться ей…» – подумал он и немного растерялся, – «Я что-то совсем отвык от всего этого. Я так долго жил один, что уже забыл правила этой игры». И он так же украдкой посмотрел на Лену, когда она загляделась на очередной старинный фасад.

«Нет, так не бывает. По крайней мере не со мной».

Более чуткая чем Юзеф, Лена кожей чувствовала на себе его взгляд. Это и смущало девушку, и вызывало на ее лице какую-то взволнованную и глуповатую, как ей самой казалось, улыбку. «Неужели я ему нравлюсь? Я так давно в одиночестве, что и забыла, как сильно может биться сердце от таких мыслей…».

Уже после возвращения домой Юзеф поднял тему, от которой настроение у Лены резко испортилось.

– Может быть стоит выбираться из Города? – спросил Юзеф. – Пока что всё хорошо, но еще недавно здесь было полно людей, а сейчас никого нет. И неизвестно, что будет происходить дальше, если мы останемся. Лишившись вначале части привычных ощущений, не потеряем ли мы затем что-то еще, кто знает?…

Лена промолчала. Умом она понимала, что это предложение стоит обдумать, однако интуиция решительно протестовала. Безумно хотелось остаться в Городе, несмотря на все странное и пугающее, что здесь происходит, только бы остаться. «Вместе с ним, удержать его здесь, – и будь что будет…» – промелькнула дикая мысль. «Что это со мной?» – поразилась Лена – «Я же ничего о нем не знаю! И не знаю, что будет с нами, если остаться здесь…”.

– Ты не хочешь? – Лена с тоской смотрела на Юзефа и он всё понял. – Прости меня, пожалуйста. Мы никуда не поедем… мы останемся здесь. И… будь что будет.

Юзеф подошел к Лене и она, кажется, впервые не отстранилась, выдерживая дистанцию, а сделала шаг ему навстречу. Их взгляды встретились – и стена из неловкости, смущения и страха быть отвергнутым вдруг исчезла. Его руки обняли Лену – бережно, как хрупкую птицу, – а ее тонкие руки вцепились в Юзефа так, будто бы он мог растаять в воздухе. Юзеф хотел что-то сказать, но Лена привстала на цыпочки и заставила его замолчать поцелуем – легким, нежным и очень долгим. Это означало: «Не нужно ничего говорить, просто будь здесь со мной, просто существуй, слышишь?».

Неутомимое Время, казалось, просто перестало существовать. Юзеф уже не мог уверенно ответить на вопрос, сколько же дней и ночей они провели вместе в старой квартире посреди опустевшего Города. Свет сменял темноту, сумерки застилали свет, а их хрупкое и невозможное, словно вырезанная из папиросной бумаги сказочная птица, счастье из снов и зыбких надежд никуда не исчезало. Но и сейчас Юзефу казалось, что он еще слишком мало был вместе с Леной, слишком мало мгновений растягивались до вечности в поцелуе, слишком мало он слышал ее легкого серебряного смеха.

Лене все происходящее порой казалось сном – но на этот раз светлым и долгожданным настолько, что было настоящим подвигом поверить в его реальность. Она приняла Юзефа и свою любовь к нему так, словно они были в ее сердце всегда. И теперь-то она была уверена, что её наивная детская вера в «суженого-ряженого» была предчувствием именно этой, а не какой-то иной встречи. Но стоило Юзефу выйти хотя бы в соседнюю комнату, как Лену охватывал необъяснимый страх, что он исчезнет и не вернется, а затем сотрутся из памяти его имя, голос и тепло его пальцев. Наверное поэтому она так цепко держалась за него, когда обнимала.

Все их занятия и увлечения, прежде казавшиеся им самим странноватыми из-за того, что друзья и знакомые мало что в них понимали и не слишком интересовались ими, вдруг нашли благодарного зрителя и соучастника. Юзеф никогда бы не поверил раньше, что будет рассказывать девушке об устройстве старинных часов – и это будет ей по-настоящему интересно! И что он будет читать свои сочинения вслух без мучительного чувства неловкости и стеснения перед слушателем, потому что слушатель был с ним самим на одной волне, на которой кроме них не было больше никого в этом мире. И сейчас Юзефу казалось, что его голосу внимает та, о ком были все эти светлые и мечтательные истории – безымянная незнакомка из его кратких зарисовок словами наконец-то обрела имя и плоть, словно он сам вызвал её из небытия или воплотил и оживил своей мечтой, как влюбленный в свое творение скульптор из древнего мифа.

И Лена никогда бы не поверила прежде, что чьи-то слова, написанные безупречным, как у гимназистов прошлых веков, почерком, наконец-то заполнят звенящую пустоту её незавершенных рисунков. И что она вообще сама позволит кому-то заполнить эту пустоту. Юзеф к удивлению Лены с совершенной точностью подбирал слова для каждого эскиза, словно создавая им оправу из «белых стихов» и лаконичных зарисовок в прозе, как она сама когда-то создавала иллюстрации для чужих книг. Теперь её «сиротские», по собственному же Лениному выражению, рисунки вдруг стали казаться поистине завершенными и совершенными. Всё изображенное обрело имена и смысл. Хрупкое сердце Лены раскрылось под чуткими руками Юзефа, как замерзший цветок в тепле.