Таня Сербиянова - Познание французского. Нюансы освоения

Да, и к чему это я?

Да к тому, что если еще немного с ней стану танцевать, то уж точно, Голубь мой так и ушел бы без меня…

Ну а как от нее впечатление? Ничего не скажу, а только уточню. Когда я, пересиливая себя, от нее оторвалась и с ней вроде бы как, и по-дружески целовалась, то у меня в ушах уже начал тот самый звучать… Бим-Бом! Бим-Бом! Бим-Бом!

Вот тогда я испугалась! Себя испугалась, Бим-Бома с ней!

Потом… А потом, но, уже выходя с ним из ресторана, вижу, как она весело прыгает и скачет на своих якобы покалеченных ногах!

– Пока! – кричит мне издалека.

– Пока! – крикнула ей вслед, прекрасно понимая, что у нас с ней все только еще начинается…

– Ну и наглая! – говорит мой провожающий.

– Да, – отвечаю, – наглая, это точно.

– А зачем же ты тогда к ней за столик подсела и целых полчаса пила с ней?

– Ну, во-первых, не полчаса, а всего пять-десять минут, а во-вторых… Я ее толкнула случайно в дамской комнате и она ногу подвернула.

– Ногу подвернула? Да ты что-то путаешь? Человек не будет танцевать, если у него нога подвернута, а ты с ней все время и она так на тебе повисала, что я уже было подумал…

– А вот и зря! Ничего у меня с ней не было просто я старалась загладить свою неловкость, потому с ней…

– Потому меня бросила и веселилась в их компании… А знаешь что? Ты не обижайся, но я сегодня тебя не стану провожать, ты уже как-то сама добирайся до дома.

– Что так? Ты обиделся? Ну, хотя бы на такси меня посади. Хорошо? А то я женщина пьяная и как ты говоришь, развратная!

– И вовсе я такого не говорил!

– Нет, говорил!

Вот так и расстались, мы даже поругались немного, повздорили. А во всем она, оказалась виноватая и эти ее ноги? А что ее ноги? Ничего они у нее оказались, нормальные. И даже потом, как мне показались, красивыми…

Домой вернулась расстроенная, спать не хотелось и я, ругая себя, за этот, испорченный им вечер, решила отвлечься: стала перекладывать и перевешивать вещи, в которых только что выходила с ним в ресторан.

Расправила и аккуратно повесила юбку, потом взяла пиджачок, а он у меня из отличного материала, итальянской шерсти, и так он мне всегда нравился, то я не удержалась и накинула его на себя, прямо поверх халатика. Подошла к зеркалу, постояла, себя разглядывая, повернулась туда-сюда, и будто – бы, успокаиваясь, голову склонила к плечу, собою довольная, а руку сунула в боковой карманчик и…

На бумажной салфетке, которая неизвестно как попала в карман пиджачка, обжигающе ярко помадой, был размашисто и на скорую руку накарябан номер.

Ее! – тут же догадалась.

И эту бумажку я, как агитационную листовку для красноармейцев от фрицев о сдаче в плен, тут же смяла и с силой от себя отбросила на пол.

Сердце внезапно заколотило… Что это? Как она сумела, когда?

Теперь скинула пиджак, только минутой назад такой любимый, и стала его терзать, выворачивая карманы. Внезапно ощутила… Нет, правда, ведь! Наклонилась к ткани и тут же почувствовала запах, а, точнее, – запах ее духов…

В сердцах отшвырнула и его на пол! На пол, как ее тогда! От себя! На, получай!

Потом заметалась по комнате, зачем-то стала трясти пиджак, стараясь избавиться от запаха ее присутствия в моей жизни и даже воспоминаний о ней… А потом, запыхавшись, уселась на постели…

И что это? Что потом? – лихорадочно пыталась обдумать и составить, из скачущих, раздерганных мыслей хоть какое-то для себя объяснения…

Объяснение чему?

– Да, чему? – даже произнесла это вслух, каким-то не своим, испуганным и затравленным голосом… А потом взяла эту скомканную салфетку, расправила и…

– Я знала, что ты обязательно мне позвонишь, милая! … – слышу ее немного сонный и обвораживающий, неподдельным вниманием голос, отчетливо слышу его в трубке телефона.

– Я не милая…

– Я знаю. Я все о тебе знаю, родная…

– Правда?

– А ты, как думала?

– Да я, вообще… и ничего я не думала, а просто хотела узнать у тебя, как ты? Тебе не больно? Как нога, не болит?

– Мне? Ну что ты! Мне сказочно хорошо с тобой, особенно когда ты такая…

– Какая? Заботливая? Ты это хочешь сказать?

И не давая ей высказаться, начинаю быстро себя перед ней оправдывать за свой нелепый и грубый, безобразный поступок. Все это говорю скоро, с каким-то детским и нелепым перед ней оправданием… Она пытается, прервать мои откровения и я даже слышу, как она начинает терять терпение в своих коротеньких репликах, которые она только и успевает вставить в мои самоуничижительные высказывания… Потом я неожиданно замерла.

Сижу и слышу, как на другом конце провода она дышит взволнованно в трубку телефона…

– Ты простила меня? – спрашиваю замирая.

– Да… – слышу тихо.

– Ты что, плачешь?

– Да, прости…

– А почему ты плачешь? Ведь это же я виновата перед тобой! Это я тебе такое больное сделала! Это я должна бы сейчас перед тобой плакать, я!

– Ну, что ты! Что, ты, любимая…

– Опять?

– Прости, милая, но я не смогла удержаться, как только такое от тебя услышала. А хочешь, я сейчас к тебе приеду? Возьму такси, и даже не переодеваясь, как есть и к тебе! Ну, что ты молчишь? Думаешь? Ты опять думаешь…

Потом мы надолго замолкаем и я, испытывая некоторое облегчение, неожиданно для самой себя, медленно, как в замедленной съемке, опускаю трубку на аппарат телефона…

Потом долго сижу, ни о чем особенно не думая, а все время, как бы слышу ее голос в трубке телефона…

Наконец-то я, начинаю приходить в себя…

У меня так всегда, как только что-то происходит со мной непонятное и тревожное, то я, словно спасаясь, немедленно лезу, в теплую ванну, себя успокаивая. И на этот раз, я также, и даже не дожидаясь, пока набирается вода, быстро раздеваюсь и лезу в ванную.

Вода отвлекает, и первые же секунды приятно отогревает ноги. Я сажусь и вода, веселой и сильной струей клокочет, вылетая с шумом и гулом из крана, который в ночи, так хорошо различим и слышим. Он-то слышим, а вот я, я хоть слышу себя?

Потом, не давая ей загружаться в себя, как только о ней вспоминаю, то немедленно и с головой погружаюсь в горячую воду… Как бы этим смывая с себя все и ее тоже…

Через полчаса валюсь на постель и тут же крепко засыпаю, укутываясь в полотенце с головой! И только самой себе, то ли вслух, то ли про себя:

– А пошли бы вы все!… Прочь, изыди от меня сатана! Это я хорошая, я! И не надо мне никаких ваших Бим-Бомов!

И потом, окончательно засыпая, перекрестила себя на ночь, как это всегда делала моя горячо мною любимая мама…

– Мамочка ты моя, если бы ты знала, как мне не хватает тебя…

Наше с ним появление кафедра встретила зловещим молчанием… Наше? Нет, это мое появление они так встретили, а его они встретили как ни в чем не бывало! Наоборот, как мне показалось, его встретили как героя, как победителя и как возможного дальнейшего покорителя их тел и сердец. А, потом его, сразу же, наш зав кафедрой уволок за собой, сославшись на то, что ему обязательно надо, именно с ними непременно так он сказал, побывать на соседней кафедре. Сказал ему, подталкивая перед собой к двери и, обернувшись, ко всем, а, наверное, это он, таким образом, обращаясь так, больше ко мне, сказал: