Алексей Алейников - Конверт

Долго выуживаю из горы вымытой посуды себе и друзьям вилки с восходящим солнцем на ручке.

На поцарапанном пластике столов выстраиваю икебану: напротив каждой табуретки – полусфера стальной миски, наполовину заполненная ещё дымящейся манкой, справа – ложка. Перед миской – пустой стакан. Чай налью позже – чтобы не остыл. Лимонные кубики масла – на тарелках. Прямоугольники хлеба горками покрывают ажурные подставки. Яйца пирамидой пушечных ядер высятся в центре каждого стола. Готово! Теперь можно, раскачиваясь на табуретке, поджидать, пока одноклассники добредут до столовой.

Александра Георгиевна

«Тяжело видеть страдания детей, чей здоровый мозг, а часто и доброе сердце втиснуты в исковерканную оболочку. Скрюченные руки, вывернутые ноги, изломанные спины – похожие на персонажей Гойи, они несут крест по жизни со стоическим спокойствием

Когда мне сразу после института предложили работу в интернате, я отказалась – не чувствовала в себе силы помочь этим, обиженным Богом и людьми, детям. Восемь лет проработала в обычной школе, среди нормальных, здоровых детей: преподавала немецкий язык. Встретила достойного мужчину. Полюбила. Когда предложил выйти замуж – согласилась. Через год у нас родилась Дашенька.

В ночь родов врач-акушер (это я узнала потом) выпил на дне рождения медсестры и уснул в ординаторской. У меня отошли воды, а добудиться пьяного эскулапа не могут. Пришлось медсестре-акушерке принимать роды самостоятельно. Что она сделала неправильно, я уже никогда не узнаю.

Когда Дашеньку принесли на первое кормление, сразу обратила внимание – ножка у малышки выгнута как-то не так. К тому дню, когда муж, с коробкой конфет и букетом роз, встречал нас возле роддома, стал известен жестокий диагноз – детский церебральный паралич.

Даша была почти нормальным ребёнком – живым, подвижным, улыбчивым и смышлёным, но только «почти»… ВТЭК определила: «родовая травма вследствие асфиксии». За те несколько секунд, пока неопытная медсестра, не зная, что делать: будить врача или пытаться справиться самой, металась по родзалу, какой-то маленький участок в мозгу моей девочки просто отмер.

Жизнь Дашеньки акушерка спасла. За это я ей благодарна. Но изогнутая ручка и волочащаяся ножка сделали Дашу не такой, как все.

Прошло семь лет мучений: и моих, и Дашеньки. Были и бабки, и массажисты-костоправы, и поездка в далёкий Курган, к кудеснику-ортопеду Илизарову. Всё бесполезно. Даша стала бояться врачей и при виде белого халата с плачем прижималась ко мне.

Пришло время доченьке идти в школу. О том, чтобы отдать Дашулю в обычную школу и речи не шло. Ей нужен особый присмотр и лечение. Я вспомнила об интернате для детей с ДЦП.

К тому времени муж, устав, по его словам, от бесконечных врачей и санаториев, ушел от нас, превратился из живого человека в ежемесячную квитанцию об уплате алиментов.

Пришлось пойти на работу в интернат. Побеседовав с директором, Александром Викторовичем Романовым, узнала две вещи: во-первых, что в интернате как раз есть вакансия воспитателя младших классов, а во-вторых, что Дашу могут зачислить в подготовительный класс только в том случае, если я эту вакансию займу.

Первого сентября красавица Дашенька стояла в толпе таких же, как она, деток. Одиннадцатиклассники вручили каждому из «приготовишек» по белоснежной хризантеме и глянцевой открытке: «Первокласснику от выпускников».

Потекли будни. Дашенька осваивала азбуку, занималась лечебной физкультурой и терпеливо сносила электрофорез и ЛФК. Я помогала детям-инвалидам натягивать по утрам неподъёмные ортопедические ботинки, проверяла каракули на самоподготовке и следила, чтобы никто не обляпался манной кашей, пронесённой мимо рта дрожащей рукой.

Листья каштанов возле нашего корпуса опали, выросли и готовились вновь укрыть землю. Дашенька перешла в первый класс: в интернате все дети в начале становятся «приготовишками», а через год их разделяют. «А» класс учится по обычной школьной программе. В «Б» попадают дети с задержкой умственного развития: к восьмому году обучения, дай Бог, осваивают программу четвёртого класса.

В моём 3-м «А» двое совершенно здоровых детей: два Алексея – Рыжов и Шпанько. Коллеги шепчут, что их устроил сам Романов.

Рыжов – весёлый, общительный мальчишка. До того, как познакомилась с его родительницей, и не подозревала, что она давно в разводе и сама растит двоих сыновей. Почему Романов разрешил принять в интернат здорового ребёнка, для меня загадка.

Мать Рыжова – энергичная блондинка с незакрывающимся от беспрерывного говорения ртом, похоже, не сильно переживает за младшего сына. Алёша частенько остаётся на выходные в интернате и бродит со скучным лицом.

С поведением у мальчика проблемы: обычно уравновешенный, спокойный, но иногда как учудит! Два месяца назад подставил ножку первокласснице, которая бежала по актовому залу. А недавно в кровь разбил нос однокласснику. После драки сказал, что тот украл у него из тумбочки фантики. Вот и не получает похвальных грамот: в аттестате все пятёрки, а поведение – между «неуд.» и «удовл.».

Что действительно любит, так это забиться в тихий уголок с толстой книгой в руках; читает, бесшумно переворачивая страницы, пока не позову на ужин или не выключу свет. Библиотекарь жалуется, что все книги на полках для его возраста уже перечитал и теперь клянчит Жюля Верна и «Спартака».

Алексей Рыжов

Большая перемена. К группке мальчишек из третьего «А», занятых набиванием фантиков на подоконнике, почти строевым шагом приближается Маргарита Халихановна, завуч младших классов. – Алексей, пойдем – к тебе пришли. – А кто? – так неохота отрываться от игры. – Пошли – увидишь!

Завуч, подождав пока спрячу фантики в карман, берёт меня за руку. Идём мимо столбов света, льющегося из окон, вперёд – туда, где длиннющий коридор заканчивается ступенями. Там, возле окна, невысокий и чёрный, стоит он – тот, кого мама в последнее время иначе, как «извергом», «фашистом» и «скупердяем» не называет – отец.

Родители давно развелись. Мама запрещает видеться с отцом. Каждое упоминание его имени она сопровождает каким-нибудь обидным словечком.

Увидев отца, разворачиваюсь и бегу прочь. Из груди мужчины вырывается стон. Последнее, что вижу – окаменевшую фигуру возле окна.

Вечером на кровати лежит кулёк конфет с караваном верблюдов на обёртке. Хрустящие вафельки зажаты между слоями коричневого крема и облиты тоненьким слоем шоколада – вкуснотища! «А „Гулливеров“ не принёс, скупердяй!».