Алексей Алейников - Конверт

Два раза в неделю Калинкович, наш учитель пения, забирает меня на занятия по музыке.

Нас – четверо. Мы – школьный оркестр ионик. Белоснежная коробка с рядом стальных полосок, сбоку – короткая палочка, привязанная проводком к корпусу – вот и ионика. Зажал щепотью палочку, глаза следят за партитурой, ткнул в нужную клавишу – и звук льётся из динамиков, рождая чарующую мелодию заставки к передаче «В мире животных».

Высунув от старания кончик языка, ежесекундно сверяясь с партитурой, вонзаю стальной наконечник точно в нужный прямоугольник. Радуюсь, когда Калинкович хвалит оркестр, и огорчаюсь, когда учитель окриком: «Не так!!!» обрывает течение мелодии.

Час занятий музыкой для меня – мгновение. Устав до мушек в глазах, рассыпаю горох быстрых шагов по гулким коридорам. Бегом в класс!

Хороший, все-таки, этот Калинкович! Добрый, умный и по-немецки всё время говорит с Александрой Георгиевной. Странно звучит чужая гортанная речь из уст наших, советских, воспитателей. Многие из нас и по-русски говорят с трудом, поэтому учителя кажутся небожителями.

Солнце давно уже скрылось за вершинами каштанов. В золотистом свете фонарей чернеют силуэты корпусов. Близится время ужина. По пути в столовую решаю на минутку заскочить в корпус, проверить: в порядке ли сокровищница с календариками и фантиками? После драки я вспомнил, что утром перепрятал драгоценности в другое место.

Два пролёта вверх по скрипучим ступеням – спальня. Быстро руку под матрац. Пачка твёрдых прямоугольников с ребристой поверхностью просится в руки: посмотри нас! Любуюсь сменой картинок: вот – олимпийский мишка, перевернул – и уже переплетенье пяти колец! Вот хоккеисты из «Шайбу! Шайбу!» – смешные, носатые с черными волосами, поворот – и уже их противники – курносики с пшеничными шевелюрами. Но надо бежать, накрывать на ужин. Я должен быть первым!

Уже идя по коридору к выходу, слышу необычные звуки в пустом корпусе. На что это похоже, сказать трудно: больше всего напоминает борьбу или драку. Стараясь ступать на те доски пола, которые скрипят меньше всего, подкрадываюсь к приоткрытой двери комнаты отдыха – и оторопеваю. То, что я вижу, мне уже приходилось видеть и раньше. Год назад мы с братом, став на кухонный стол, подсматривали через окошко в ванной, как, похожий на медведя, дядя Лёня, сопя и рыча, делал это с мамой. При этом она выгибалась и мотала головой.

Но здесь! То же самое делают Александра Георгиевна и Калинкович! Они не совсем раздеты: брюки учителя музыки вместе с трусами спущены до колен. Среди черноты волос паха Калинковича краснеет громадный писюн, который то исчезает, то появляется, уже блестящий, из сокровенных глубин тела воспитательницы.

Несколько секунд заворожено смотрю на действо. Когда Александра Георгиевна, издав стон, поворачивается в направлении приоткрытой двери, бросаюсь бежать. Шаги гулко отдаются в пустом коридоре, но я уже не думаю о том, что буду раскрыт. Стыд, разочарование и обида гонят меня вперёд. Выбегаю из корпуса и мчусь к футбольному полю. Опавшая листва посвистывает под ногами. Ещё несколько минут, и я – в балке, что начинается сразу за школой.

Полутьма и прохлада встречают разгорячённого стремительным бегом ребёнка. Безлистые ветви акаций трутся одна об другую. Таинственный шелест наполняет балку. Кажется, что кто-то страшный и громадный скрывается за каждым деревом.

Подбираю сухую ветку и иду, размахивая ею, словно мечом. Воображение рисует картины страшной мести. Вот я врываюсь в корпус: Калинкович ползает передо мной на коленях и могучий меч взлетает над головой презренного учителя, готовясь отсечь её прочь. Александра Георгиевна со слезами умоляет пощадить любовника. Я великодушно прощаю обоих предателей и мы, втроём, плачем в объятиях друг друга.

В другом варианте мести представляю, как разрубаю мечом прекрасную грудь Александры Георгиевны, и она падает бездыханной рядом с уже мёртвым Калинковичем.

Как они могли! Двое самых любимых людей оказались предателями! Нет, никогда их не прощу! Закусив губу, иду и иду вперед, пока не вижу со дна балки маленькие, словно игрушечные, домики на противоположном склоне оврага. Дальше идти некуда, назад – не к кому. Валюсь на спину в захрустевшие листья. Недавно взошедшая луна заливает охряным светом всё вокруг, и я долго смотрю на неё. В балке сильно пахнет сыростью и прелой листвой.

«Наверное, меня уже ищут. Ничего, пусть поищут, пусть побеспокоятся! Не хочу больше к этим предателям! Убегу к маме».

Тропинка белеет среди травы, подобно извивающейся змее. Шаг за шагом, преодолевая страх, усталость и голод, карабкаюсь наверх, хватаясь руками за выступающие корни. Вот и край оврага. Вдалеке, среди деревьев, горят огни интерната. Постояв минуту на самом верху балки, направляюсь не к школе, а от неё – вдоль забора, к остановке автобуса.

«Убегу! Уеду к маме! Она ждёт меня» – короткие, злобные мысли проносятся в голове и гонят вперёд. Вот показались огни фонарей вдоль шоссе, вот и сама дорога – матово-блестящая чёрная полоса уходит в город: туда, где меня ждёт мама.

Выхожу к остановке – серой скамейке под крышей из рифлёного железа. Лавочка высока, и я сижу, болтая ногами в воздухе. Напряжение спало. Даёт о себе знать усталость – веки слипаются, хочется есть, спать и к маме. Терпеливо жду, когда из-за подъема покажется дребезжащий ящик автобуса номер двадцать один, чтобы залезть на заднее сиденье и уснуть. Помню, что мне надо ехать до конечной остановки. Там, на «кольце», нужно сесть в трамвай, а с остановки – пешком домой, в уют родной квартиры, где меня ждёт мама.

Автобус всё не идет: руки начинают коченеть, холод прокрадывается под курточку, в желудке давно играет голодный марш. Хочется куда-нибудь, где тепло и есть горячий суп, пусть даже гороховый.

Александра Георгиевна, Калинкович и ещё кто-то из учителей появляются на остановке за минуту до того, как старенький «ЛАЗ», натужно рыча на подъёме, выезжает из низины.

– Алёша! Алёша! – Александра Георгиевна обнимает дрожащее тельце, шепчет нежные слова и гладит спину икающего от холода мальчика.

– Я любил вас, Александра Георгиевна! – бормочу, глотая холодные слезы и сопли. – А вы, а вы…

– Я тоже люблю тебя, малыш. И всегда буду с тобой и только с тобой. Ты, главное, больше не убегай.

Александра Георгиевна плачет вместе со мной и слезы словно что-то смывают с её души.

К корпусу идём, взявшись за руки. Я весело размахиваю свободной рукой. Вот и родные ступеньки, спальня и милая кровать. Александра Георгиевна присаживается ко мне. Ладошка тонет в её теплых и нежных руках. Уже через несколько минут я сплю, свернувшись клубочком. Мне снятся мама и тёплое, ласковое море. Шлёпая по накатывающимся на берег нежным волнам, я бегу к маме. Улыбаясь, она ждёт меня, раскрыв объятия.