Ярослав Шумахер - В тени каштана. Миниатюры

– Лил! Послушай…

– А ты раньше писал пьесы, помнишь? Ты писал пьесы, ты писал пародийные шаржи? Помнишь? Ты читал мне Гоцци? Помнишь? Гум?

– Да, я помню, конечно же помню; просто ЕМУ совсем недавно еще очень трудно давались простые вещи; не удавалось то, что было так привычно и легко раньше… Лил, я не могу тебе рассказать всего; но уже это достаточно много.

Лил, теперь непонимающе сверлила его пытливыми глазами.

– Что ты хочешь этим сказать? Гум? Притворщик?. – она округлила глаза, теперь и походила на Луну в тростнике и пальмовых ветвях Каннского фестиваля кукольных пьес.

– Лил! Мне нужно сказать тебе правду и признаться во всем! Это гнетет меня уже давно несколько лет!

– Ого! – отпрянула Лил.

– Лил ты смешная поганка и голодный вепрь! Знаешь, со мной в комнате живет паук, уже давно, мы сосуществуем, я редко его наблюдаю и стараюсь не задавить его, я совершенно ума не приложу, чем он питается, потому как другой живности не наблюдается. Может быть он поедает микробов, или даже самого себя!

– И? И, Гум? Каким градусом паук имеет отношение к нашему разговору? И я не вепрь, дорогой! Нет, это не эстетично, пожалуй. Поганку оставим, а вепря – нет!!! Я не хочу продолжать, это утомительно…

– Действительно, Лил, заметь, личная драма перерастающая в катаклизм творческий, что может быть хуже? Ты же согласна со мной?

– Нет, не согласна, мерзкий невыносимый зазнавшийся трюфель! – она теперь наступала сжав кулаки, если бы ей попались две кегли или даже скалки, но ей попались под руки, к счастью, подушки, которые Гумбольд привез ей в подарок из Занзибара ко дню всех влюбленных, расшитые персидскими узорами с декоративными кисточками, украшенные жемчугом, и черным агатом, – и вот она с силой уже колотит Гумбольда в грудь как в гигантский бубен, и симфония не замедлила, из его глотки полилась симфония!

– Ооооох, уууух, аааааах, ахахаааах, – смеялся, Гумбольд, сколько энергии, Лил сколько в тебе неизрасходованной жизненной энергии!!! Тебе бы играть в хоккей! Или…

– Ты мерзкий… невыносимый зануда!!! Зануда! – орала она, – и ты извинишься перед Донной Розой!

– Что я слышу? Это прибой ревет?. – гоготал Гум.

– Донной Розой?

– Да, Донной Розой, – Лил совершенно обезумела, однако Гум подняв брови, уже в изумлении переспрашивал ее.

– Донной Розой из Питцбурга? Или из Страсбурга?. Из Стокгольма-А-А-А? Дорогая, моя кизиловая косточка-А-А-А…

Лил! Прекрати! Прекрати!.. Лил, уже подустала, и этот вопрос ее немного в отрезвил.

– Да-аа, хорошо; я извинюсь, Лил, достаточно, прошу тебя. Вот именно это и терзает меня уже несколько лет!

– Что? Ты смутьян, не смей обижать моих подруг!!

– Лил опять замахнулась подушкой… однако Гум перехватил ее руку, и притянул к себе.

– Ты с ума сошла, крошка! Ты просто спятила, я сто лет не видел тебя такой… Он пытался теперь укусить ее за губу, но она уворачивалась.

– Нет, мерзавец! Сначала ты извинишься перед Донной Розой.

– Не знаю такой, – и он опять норовил укусить ее за верхнюю губу, однако, Лил уперлась свободной рукой ему в грудь и не подавалась к нему.

– Ты редкий мерзавец… Лил теряла силы, но не сдавалась, ты извинишься перед ней.

– Хорошо, это она тебя попросила? Или это веление богов?? – Гум! Ты редкий засранец!! – она теперь пыталась пальцем проткнуть его грудь, однако эта перепалка обоих их утомила, и пауза нависла над их схваткой.

– Лил! Хорошо… я сделаю это только тебе на ушко, а ты ей передашь? Хорошо?

– Как угодно, бессовестный мерзавец.

– Лил, только успокойся для начала, хорошо?

– Я спокойна, дорогой, – нарочито прохладно и в сторону проговорила она.

– Тогда позволь мне это сделать; может быть впервые за несколько лет…

– Хорошо, – Лил уже почти без сил, опустила руки и смотрела на Гумбольда чуть исподлобья.

– Ну, все крошка… я услышал тебя, правда, я услышал. Лил испытывающе смотрела на него, на его высокий лоб, на вдруг погрустневшие глаза, выжидая теперь, будто забросив невод в море с утлой лодочки, с надеждой на долгожданный улов, она вдруг поняла, как мало времени у него осталось на очередное чудо, что теперь выкрутиться ему вряд ли удастся; и все же любопытство закрадывалось ей в душу; щекотало нервы, и она уже про себя праздновала свою маленькую победу.

– Ну, я жду… дорогой, Освенцим ждет!

Гум смотрел на нее, припоминая, какой она была, какой стала; ему нужна была лишь небольшая пауза; ему нужна была слабая искра, мимолетное ее потворство, и он дождался его. Обошел её и руками приобнял за талию и живот, слегка сжав, и из-за волос под ухом она услышала его теплое дыхание. Лил стало слегка щекотливо, но в ту же секунду Гум, прошептал ей на ушко как маленькой:

– Чух-чух-чух, – поцеловал в щеку трижды, Лил не успев понять происходящее хотела повернуться, однако Гум ловко перекинулся через ее плечи к другому уху и прошептал опять, – чух-чух-чух, и поцеловал трижды ее в другую щеку пониже ушка.

Лил этот курьез совершенно дизориентировал, а Гум, продолжал на другое ухо:

– Чух-чух-чух, – и снова три теплых поцелуя в щеку, – потом на другое ушко, – чух-чух-чух, и три поцелуя…

Лил будто потеряла дар речи, просто впитывала эти тактильные ощущения…

– Чух-чух-чух, – три поцелуя в щеку, и еще – чух-чух-чух, и три поцелуя.

– Слышишь, это поезд едет: чух-чух-чух, – и Гум снова ее целует как маленькую девочку… это поезд твоих желаний, крошка, ты слышишь его правда?

– Ты передашь мои извинения теперь? Лил?

Лил повернулась к нему, и смотрела теперь в его глаза, до жути странным отрешенным взглядом, в нем будто что-то растворилось, какая-то стародавняя тоска, выцветшая и забытая, всплыла и растворилась, опустившись на самое дно ее сознания.

– Нет, этого я ей не передам, Гум… – и она закрыла глаза в блаженном спокойствии, покоряясь его заклинаниям.

Здесь я открываю цикл миниатюр о Чарли, и посвящаю их всем, кто неравнодушен к хлопотам босяцкой жизни и скитаниям беспризорных душ. В честь доброй памяти о старине Чарли.

Он ушел с работы… он ехал на красный свет… его остановили менты,

да, срал и ссал я на твою работу, мне завтра тащить

свою задницу неизвестно куда и зачем,

чертям на потребу в славный уикенд,

и тащить вместе с задницей пару роялей

уже после торгов на бирже в Шанхае…

Причем тут Китай – пашут и улыбаются,

и снова пашут, вот такие молодцы-стервецы…

вернемся к роялям… да, без отпусков пашут по пять-шесть лет, рисоеды,

а я задницу волочу к роялям, привязать бы к ним по б… ди…

да не позволят хорошие дяди.

Скукота и Тима уехал, надоело ему лосиное дерьмо жрать,

Так есть Фил – задолбали!