Вера Заведеева - Минувшей жизни злая кровь

«Конечно, надо жить дальше. Театр даже в войну работал, а уж теперь и подавно стоит подумать о будущей смене», – размышляла она. Простодушно-провинциальное невежество в музыке юной русской барышни не смутило бывшую оперную приму, гордую полячку, умудрившуюся пережить все ужасы войны в подвале собственного дома, занятого немцами, и не бросившую свой театр на произвол судьбы. Она обязательно ее прослушает и будет учить, если надо. А вдруг перед ней самородок?

– Прошу Вас к инструменту, – пригласила она девушку следовать за ней. – К сожалению, люстра не горит, но нам это не помешает.

Зойка никогда раньше не видела рояля и даже не подозревала о его существовании. У них в клубе стояло старое расстроенное пианино с пожелтевшими клавишами, оставшееся от раскулаченных хозяев. Все же баян лучше, привычнее как-то… Массивный немецкий BLUTHNER с бронзовыми канделябрами, поблескивая лаковыми боками, напоминал огромного кита, внушая ей священный трепет.

«А, была-не-была! – решилась Зойка. – Сейчас я покажу этой сушеной вобле, что умею петь не хуже ихних худосочных артисточек!»

«Со-о-о-ло-вей мой, со-о-о-ло-вей! Го-оо-ло-сис-ты-ый со-о-оо-ло-вей!» – плеснулось ввысь с сильным оканьем, «по-уральски», петое Зойкой не раз на школьных вечерах под бурные овации неискушенных слушателей. Не дожидаясь аккомпанемента. Зачем? Она и так может.

Опешившая оперная дива в отставке, с трудом скрывая изумление и остро сочувствуя перевернувшемуся в гробу Алябьеву, попыталась остановить Зойку.

– Давайте попробуем для начала гаммы, – неуверенно предложила она.

– Давайте уж, – снисходительно разрешила Зойка.

Оказалось, что у Зойки совсем нет музыкального слуха. Никакого. И пение ее способен выдержать лишь человек с очень крепкими нервами. Конечно, технике исполнения можно как-то научить. Но уши новые пока пришивать не научились. Вот уж точно не самородок.

– Весьма сожалею, паненка, – скорбно потрясла буклями бывшая оперная дива, провожая Зойку к выходу. – Попробуйте себя на другой стезе. Говорят, в сентябре в городе откроют какие-то учебные заведения. Всего Вам наилучшего!

Оглушенная столь неожиданным отказом Зойка присела на остаток скамейки напротив театра и уставилась в пустоту. Что теперь делать? Других планов, как только стать певицей, у нее и в мыслях не было. Деньги почти кончились. Куда податься? Не домой же обратно… На чудом сохранившейся театральной тумбе отчаянно боролся за жизнь листок ватмана, отдираемый неумолимым ветром. Вдруг его развернуло навстречу Зойке: «…проводит набор…». Она рванулась к объявлению: «Львовский институт советской торговли проводит набор студентов на первый курс. Выдается стипендия. Иногородним предоставляется общежитие».

В сентябре во Львове действительно начался учебный год в школах и институтах, а у Зойки – новая жизнь студентки экономико-статистического факультета.

В группе оказались почти одни девчонки. Местных было мало. Остальные, как и Зойка, приехали кто откуда. Львовские паненки смотрелись чахлыми былинками рядом с их пышущими здоровьем провинциальными сокурсницами из тех мест, куда не докатилась война. Но было в этих девушках что-то такое – такое неуловимо городское, невиданно-иностранное, как в кино, – что хотелось немедленно принять на вооружение: прически с пышным коком надо лбом и витыми локонами, выщипанные рейсфедером удивленные брови, подкрученные горячими ножницами ресницы, маникюр, красивые блузки и платья с высокими плечиками, длинные вязаные жакеты с вышивкой на груди, хитро повязанные шелковые косынки и даже шляпки с ридикюлями, не говоря уж о фильдеперсовых ножках на высоких каблуках. И никаких телогреек с темными грубошерстными платками в крупную клетку и кирзовыми сапогами – неизбежной «моды» военных лет для большинства представительниц «прекрасной половины» огромной страны. Тут уж крепко задумаешься над выбором – картошка в мундире или крепдешиновое платье. Обнищавшие за войну горожане на рынке готовы были за продукты отдать последнее. Можно еще и кровь сдавать за бесплатный обед.

Причин для обновления «гардероба» и своей внешности у студенток оказалось немало: такого количества потенциальных ухажеров, и преимущественно молодых, они не видели всю войну. В городе было много военных – одни прибывали с фронта на краткий отдых, другие, кому еще только предстояло боевое крещение, направлялись туда из глубокого тыла, кто-то долечивался в госпиталях, а кто-то защищал население от немилосердных банд западноукраинских националистов, попрятавшихся в лесах после ухода немцев. Уже работал кинотеатр, где показывали трофейные довоенные фильмы и устраивали танцы перед сеансом. В общежитии девчонки выживали коммуной: общий котел – кто что добудет, общие одежки, общая «косметика» – грубый театральный грим, которым приторговывали на рынке оголодавшие служители Мельпомены. Правда, кавалеров в общежитие ушлая вахтерша не пускала, боясь скорого на расправу воинского начальства. За нарушение комендантского часа – расстрел на месте.

Первый курс в Зойкиной группе одолели не все. Кому-то не давалась учеба с вездесущей математикой, кого-то заманили иные перспективы городской жизни вместо голодного студенчества, а кого-то неудержимо тянуло домой из этого чужого неспокойного города. По ночам на улице часто слышались выстрелы, а утром повсюду шептались о каких-то «лесных братьях», которые не щадили не только военных, но и гражданских, особенно приезжих русских. Самоуверенная Зойка, которой еще неведом был страх смерти, даже представить себе не могла, что ее, такую красивую и жадную до жизни, кто-то может этой жизни лишить. Да ни за что!

Первого мая 1945 года институт вышел на демонстрацию с портретами вождей и красными флагами. В пронзительно-волнующем весеннем воздухе уже ощущалось жаркое дыхание скорой Победы. Наши в Германии! Еще немного, еще чуть-чуть… Через пару недель студентам предстояло отправляться на практику – на сельхозработы, но в ночь на 9 мая город будто взорвался – по небу метались лучи прожекторов, не умолкал ружейный треск, где-то бухали тяжелые орудия. Сонные девчонки бросились к окнам. Неужели снова война?! А на улице – люди, целые толпы людей, полураздетых, ошеломленных, которые, смеясь и рыдая, обнимались друг с другом, не обращая внимания на непрекращающуюся стрельбу. Казалось, весь город сошел с ума. И вдруг откуда-то донеслось: «Победа!!! Ура-а-а!!! Германия капитулировала!!!». Девчонки, оттолкнув грозную вахтершу, вырвались на волю. В центре творилось что-то невообразимое – пели, плясали, кричали «Ура!», целовали и качали военных, угощали друг друга самогонкой. Какой уж там комендантский час!