Вера Заведеева - Минувшей жизни злая кровь

Девчонки в общежитии жалели ее, старательно скрывая невольное злорадство, – чужое счастье всегда глаза застит. Зойка по-прежнему ходила в институт, сидя истуканом на лекциях и ничего не воспринимая. Ей вдруг все опротивело – и сам город, такой высокомерно-западный, несмотря на разруху, и институт с чертовой статистикой, от которой с души воротит, и общага с этими ехидными дурами. Даже небо, недоброе, в тяжелых рыхлых тучах, норовило расплющить ее без всякой жалости. Но не возвращаться же домой, на Урал!? Нет! Она еще всем докажет! Она добьется своего! Что именно докажет и чего добьется, Зойка не уточняла. Какая разница? Добьется, и все тут! Они все еще от зависти лопнут!

Зима во Львове – одно название, слякоть и морось. Не то что на Урале. Впереди замаячила неотвратимая сессия, не оставляя Зойке времени на жестокие страдания, которые так сладко было мусолить перед сном. Незаметно подкрался Новый год. Зачеты – зачетами, а предпраздничная суета не обошла и ее стороной. Студентки мастерили себе немыслимые наряды из подручных материалов: в ход шли даже пыльные довоенные шторы, те еще, из буржуйской жизни старинного особняка, в одночасье превращенного новой властью в студенческое общежитие. Зойка, поддавшись общему гону, критически взглянула на свои немногочисленные одежки и решительно взялась за ножницы. Шедевр деревенской портнихи, который ей дома «справили» на восемнадцатилетие, лишившись широких длинных рукавов и глухого ворота, превратился с помощью газовой косынки в декольтированное вечернее платье с воланами по подолу.

Институтское начальство девичьих ожиданий не обмануло: 31 декабря в актовом зале состоится новогодний бал с приглашенными военнослужащими. Можно приводить и своих кавалеров, у кого есть. Зойке теперь приглашать было некого. К восьми часам вечера в вестибюле института было не протолкнуться: возбужденные нарядные студентки постреливали глазками по сторонам, где чинно курили гости, поблескивая наградами. Запах дешевой пудры и самодельной «косметики» соперничал с неистребимым ароматом сапожной ваксы и тройного одеколона.

В актовом зале стояла огромная елка, вся в бумажных гирляндах и разноцветных стеклянных шарах, которые местные преподаватели принесли из дома. Свечи зажигать не решились – мало ли что? Портреты великих экономистов, взиравших со стен на своих потомков, украшали еловые ветви. Над сценой – огромный Сталин, скопированный, видимо, с портрета известного ученого и путешественника Н. М. Пржевальского, свысока смотрел на свой же профиль на противоположной стене, где он был замыкающим в команде великих революционеров – Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Когда на сцене самодеятельные артисты рьяно исполняли народные пляски, полотно портрета сотрясалось им в такт, заставляя вождя выделывать такие гримасы, от которых зрителям становилось не по себе.

В вестибюле прокладывали себе дорогу в толпе медные трубы и барабан – прибыл духовой оркестр! Пока музыканты располагались на сцене, на кафедру поднялся директор института в номенклатурном одеянии не нюхавших пороха «назначенцев» – в полувоенном френче из дорогого офицерского сукна, синих галифе и хромовых сапогах. Произнеся казенную мантру про Отца народов, Коммунистическую партию и Советское правительство, он скороговоркой поздравил всех с наступающим Новым годом (кто его знает, как на это власти посмотрят: праздник-то старорежимный…) и объявил бал открытым. Оркестр грянул «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь!», заглушая нестройный хор оробевших от неожиданности гостей. Наконец торжественная часть закончилась, директор с профессурой благоразумно отправились по домам, строго наказав остающимся за «старших» молодым преподавателям разогнать народ к трем часам ночи и проследить за порядком.

И тотчас волшебные «Дунайские волны» закружили пары в упоительном вальсе, затем их подхватили «Амурские волны» – как гимн неиссякаемой любви на этой Земле. Создатели этих вальсов знали в ней толк, посвятив свои не стареющие произведения любимым женщинам, с которыми им не суждено было соединиться, – чужим женам. Потом танцевали популярное танго «Рио-Рита» и модный фокстрот, кто как умел, а когда иссякла фантазия духового оркестра, завели патефон. Превозмогая шипение заезженной иглы, сладкоголосый Александр Вертинский пел о бананово-лимонном Сингапуре-пуре-пуре, его сменил Петр Лещенко со своей разудалой цыганщиной, а после отечественных эмигрантов-«запрещенцев» и вовсе зазвучало неслыханное – это гости прихватили с собой на праздник «сувениры», привезенные из покоренной Европы. Студенткам было весело и немножко жутковато от такой «вседозволенности».

Зойка, красивая, с гордо поднятой точеной головкой на длинной белоснежной шее, смотрелась настоящей павой рядом со своими однокурсницами-простушками. Казалось, что она никого и ничего не замечает вокруг. Ее, в очаровании томной грусти по утраченной любви, наперебой приглашали кавалеры, заинтригованные единственным на этом балу декольте в боа из ниспадающих каштановых локонов, которое выгодно подчеркивало соблазнительные девичьи прелести. Они чуяли в ней какую-то волнующую тайну, глубоко пережитое сердечное страдание, что всегда притягивает мужскую особь, как мотылька на огонек («Почему бы не воспользоваться? Кто-то уронил, а я подберу…»). Зойка небрежно подавала руку, как для поцелуя (так делали шикарные дамы в кино), и позволяла кружить себя в танце, не выказывая при этом никакого интереса к партнеру. Она и не заметила, что какой-то щуплый лейтенантик не отходит от нее ни на шаг весь вечер.

В общежитие под утро девчонок провожала большая компания. Тихо падал мягкий снежок, укрывая белым кружевом следы недавних разрушений, будто и не было никакой войны. Вот и наступил новый, 1946, год. Что он принесет? Неужели ей больше не быть счастливой? Зойкина старшая подруга с последнего курса, веселая разбитная Танюха, утешала ее, делясь своим «взрослым» опытом: «Клин клином вышибают. Заведи себе другого – сразу полегчает. Вон сколько их сегодня набежало. Не теряйся!». Танька, слегка под хмельком, повиснув на руке своего провожатого, вдруг визгливо, по-деревенски, затянула: «На то она и первая любовь, чтоб вслед за ней пришла очередная!».

– Тише, ты, балда! Вдруг патруль нагрянет, – попридержала ее Зойка, испугавшись больше не патруля, конечно, а нежелательных ушей новых знакомцев.

И правда. Сколько можно страдать? У нее вся жизнь впереди. Она молодая, красивая, умная – так неужели останется без женихов? Да ни за что! Вот и сейчас кто-то все порывается взять ее под ручку. Зойка искоса взглянула на шагавшего рядом парня. Да это же тот щуплый лейтенантик, который терпеливо дожидался, когда ее возвратят после танца на место более удачливые кавалеры – бравые широкоплечие и рослые молодцы. Откуда было Зойке знать, что именно такие вот мелкие шустрики, как этот воздыхатель, и завоевывают самых красивых женщин, проявляя невиданные таланты в любовных делах. «Ну пусть будет такой, вроде бы даже очень симпатичный. Кудрявый чуб задорно выбивается из-под фуражки. И, видно, смелый – вон орден какой-то блестит и медали позвякивают… – размышляла Зойка. – Кажется, его Юрой зовут. Красивое имя. Жалко, что не москвич, как Саша. Но вроде живет где-то в пригороде столицы».