Вера Заведеева - Минувшей жизни злая кровь

Все случилось так, как видел в мечтах Юра: он шагал от станции к родному дому в распахнутой шинели и кубанке набекрень, и прохожие смотрели вслед с восторгом и… любопытством: через плечо у него болтались два фибровых чемодана, как у обычного мешочника, а за ним поспешала статная девушка с большим узлом. Вот и поворот к их угловому участку на Октябрьской улице, огороженному сеткой из металлических полос. Мерно поскрипывали высоченные сосны, голубоватые в ранних сумерках шапки снега укрывали кусты крыжовника вдоль забора, плавно опускаясь на землю, на кирпичной дорожке, упиравшейся своими «елочками» в высокое крыльцо, кружилась поземка. Собачья будка пустовала. Уличный фонарь на доме не горел, второй этаж казался вымершим, жизнерадостные прежде цветные витражи на веранде первого этажа будто ослепли и лишь из глубины дома – из кухни, понял Юра, – струился слабый свет. Он вдруг схватился за калитку и стал медленно оседать в сугроб.

Зойка оробела. Вот так вояка: войну прошел, а у родного дома – в обморок. Ее и саму ошеломил этот необычной формы двухэтажный дом из темного бревна с затейливыми башенками, балконами и верандами из разноцветного стекла. «Таких даже во Львове нету», – мелькнуло у нее в голове. Неужели ей предстоит здесь жить? О таком она даже не мечтала. Они с Юрой, конечно, поселятся на втором этаже. Не со стариками же внизу! Юриным родителям в ее грандиозных планах места пока не находилось. Наконец Зойка спустилась с небес на землю и принялась трясти своего мужа. Скрипнула калитка – и тотчас на крыльцо выскочила раздетая миниатюрная женщина, у которой под ногами крутилась белая пушистая болонка. Она, рыдая, повисла на Юре, собачонка с визгом бросалась им в ноги, чемоданы с грохотом слетели вниз по ступеням, где и успокоились, разинув рты. На этот невообразимый шум вышел высокий статный господин с седой шевелюрой и орлиным носом. Он как-то смешно сморщился, схватил в охапку Юру и потащил его в дом. Женщина взглянула на чемоданы, махнула на них рукой и поспешила загнать в дом собачонку. Закрывая стеклянную дверь веранды, она обернулась и увидела Зойку, которая наблюдала за этой душераздирающей сценой, стоя у калитки, в тени. «Здравствуйте», – растерянно произнесла женщина и, видимо, чуть не спросила: «Вы к нам?» Выскочивший Юра, уже без шинели, вовремя спас положение:

– Это моя жена Зоя, – с запинкой произнес он. – Я вам писал, кажется…

Немая сцена оказалась непродолжительной ввиду усилившегося мороза и наступления полнейшей темени. Интеллигентная Юрина мама, всхлипывая и вздыхая, вспомнила о гостеприимстве и побежала на кухню ставить чайник. Отец молча смотрел на Юру и не мог поверить, что этот бравый молодец с орденами и медалями на груди и есть его поздний долгожданный ребенок, которого он помнил невысоким узкоплечим ласковым «маменькиным сынком». Еще и женился! Когда же это он успел? И зачем?! В двадцать один-то год! Ни образования, ни профессии… Да еще на русской… Для матери такой удар… Она, не чаявшая в нем души, так ждала его, мечтала, что он поступит в университет, станет юристом, как отец, и ему к тому времени подоспеет достойная юная партия… На какие средства они будут жить? На что рассчитывают? На родителей? «Все это ляжет теперь на меня, – думал отец. – А долго ли я еще смогу их содержать? Время-то какое неспокойное, особенно для евреев… Еще не хватало, чтобы у этой барышни с родней было что-то не так. Меня тогда уж точно выгонят из партии, теперь уж навсегда, вспомнят исключение в 34-м, когда пострадал за сослуживцев, пытаясь спасти их от расстрела. Через год, правда, разобрались и восстановили. А может быть и хуже».

Услышав переполох в доме, из своего угла выплыла бабушка Рая, надменная барыня в пенсне, и протянула Юре руку для поцелуя, делая вид, что не узнала его. Он обнял ее и расцеловал в напудренные морщинистые щеки, прошептав на ухо какой-то комплимент по-немецки. За чаем немного разговорились: тактичная мама сглаживала острые углы и умело поддерживала беседу, не сводя влюбленных глаз со своего заметно возмужавшего сыночка. Зойка протараторила заученную в поезде легенду о родителях – папе-инженере на заводе и маме-учительнице – и погрузилась в чаепитие, боясь нечаянно разбить хрупкую фарфоровую чашечку, из которой так и норовила выпасть серебряная ложечка. Ей очень хотелось взять еще один кусок белоснежного хлеба с толстым слоем сливочного масла, от одного аромата которого у нее кружилась голодная голова, но она постеснялась.

– Пожалуйста-пожалуйста, – подвинула поближе блюдо с бутербродами Юрина мама. – Ешьте на здоровье, у вас такой замечательный аппетит!

Растроганный Юра сидел рядышком с родителями, как когда-то в детстве, и совсем забыл о Зойке. Неужели он дома? Не в окопе, не в госпитале и даже не во львовской казарме? Какое это счастье! Ему казалось, что теперь, после такой страшной войны, в которой он уцелел, это счастье будет длиться вечно, и ничто не сможет омрачить его. Родители живы, их прекрасный дом, хотя и разрушенный и разграбленный в отсутствие воевавших хозяев, да и весь поселок не достался немцам – их почти не бомбили. Все будет хорошо – он сдаст экстерном за десятый класс и поступит на исторический, как когда-то мечтал.

Идиллию нарушила Зойка, которой давно не терпелось в туалет, и она не знала, как обратить на себя внимание. Юра встрепенулся и повел ее показывать дом.

– Вот тут кухня, тут туалет и душ, а там еще комната бабушки и вход на другую половину, а за кладовкой лестница на второй этаж.

– А где наша комната? – простодушно спросила Зойка, направляясь к лестнице.

Юру ее вопрос поставил в тупик, а его родители молча переглянулись.

– Второй этаж принадлежит нашему соседу, а другая половина дома закрыта, мы там не топим, дрова и уголь экономим, нам-то и здесь места хватает, – пояснила Юрина мама, – придется вам временно расположиться в проходной гостиной.

– Да какая тебе разница? – смеялся Юра. – Главное – мы до-о-м-а! – пропел он, хотя тоже обратил внимание на то, что их замечательный дом как-то сильно «постарел» за войну.

Юра и не знал, какая беда приключилась с их зимней дачей. Конечно, дом не разрушила немецкая бомба, но от прежнего его великолепия за войну почти ничего не осталось. Отец Юры, купив в 38-м земельный участок в семнадцать соток по соседству с коттеджем родственников самого В. И. Ленина, почти три года строил его по лучшим европейским образцам, насмотревшись в загранкомандировках на «красивую жизнь». Правда, денег на весь дом не хватило, и второй этаж пришлось предложить знакомому офицеру, которому понадобилась дача. Но грянула война. Офицера призвали на фронт, а его жена с тещей отправились в эвакуацию. Юра сразу же ушел добровольцем, а его отец, прослужив несколько месяцев в подмосковном истребительном батальоне рядовым, отправился по приказу в Заполярье руководить лагерями. Для того чтобы пустующий дом не пропал, Борис Юрьевич, получив разрешение своего соседа, сдал его в аренду местной артели. Когда в 45-м они вернулись в поселок, оказалось, что жить-то им и негде: артель выселяться не желала, писала пасквили в разные инстанции и довела хозяина дома до первого инфаркта.