Вера Заведеева - Минувшей жизни злая кровь

Перед самым общежитием лейтенантик все-таки завладел Зойкиной ладошкой и быстро поцеловал ее. Конечно, не так, как в кино, ну да ладно. Потом он приходил к ней почти каждый день. Их восемнадцатую армию, прибывшую из Праги, вскоре должны были расформировать, поэтому на вечерние отлучки младших офицеров начальство смотрело сквозь пальцы. Через пару недель после Нового года Юра пригласил Зойку с Танюхой на проводы своего фронтового друга, демобилизованного одним из первых. Собрались в каком-то частном доме на окраине. Выпили немного. Потанцевали в полумраке небольшой комнаты под трофейный аккордеон, на котором прилично играл отъезжающий. Танюха облепила его всем своим «добром» и горько сетовала на то, что он так внезапно ее покидает. Оказалось, что у них был скороспелый бурный роман, обошедшийся, к счастью для нее, без последствий. Юра времени даром не терял – не зря служил в разведке. Как-то незаметно они с Зойкой оказались наедине, и лейтенантик перешел от невинных поцелуев к более решительным действиям. Зойка, неожиданно для себя, загорелась… и как в омут с головой. Ей представилось, что она вновь с Сашей в уютной комнатушке под лестницей, где на них сочувственно смотрела из темного угла скорбная и все понимающая Матка Боска.

Зойке повезло меньше, чем Танюхе, которая знала кое-какие женские секреты и не теряла голову в ответственные моменты. Ничего кардинального предпринять было нельзя: в больницу не возьмут – запрещено послевоенным законом (надо восстанавливать народонаселение), подпольные благодетельницы, если не угробят, подведут под тюрьму. Все-таки когда-никогда у нее, наверное, будет семья, пойдут дети… А их может и не быть, если она сейчас что-нибудь сотворит с собой: так ей врач сказала на станции переливания крови, куда Зойка с девчонками захаживала в периоды жестокого безденежья. Оказывается, у нее какой-то отрицательный резус крови, и ей первенца надо обязательно родить, чтобы можно было рассчитывать на продолжение. Зойка пригорюнилась. Она вызвала Юру из части и тут же у проходной сообщила ему оглушающую новость. Нельзя сказать, чтобы лейтенантик запрыгал от счастья, но и отнекиваться не решился – он пока еще человек военный.

До войны Юра жил с родителями в респектабельном подмосковном поселке старых большевиков и прочих заслуженных деятелей, откуда и ушел на фронт добровольцем в июле 1941-го, спустя месяц после своего семнадцатилетия. Их девятый класс во главе с учителем отправился на призывной пункт прямо со школьного двора. Ошеломленную известием маму он попросил ничего не говорить строгому отцу. Юра был единственным ребенком в семье, но это ничего не значило, если весь класс, даже не комсомольцы, решил идти на войну. Ребят определили в истребительный батальон. В палаточном военном городке в Раменском, куда «бойцы» добирались на электричке, им выдали винтовки Мосина и стали готовить по ускоренной программе – война дышала уже в затылок. Щуплый Юра, вечный левофланговый, не дотягивал ростом до своего грозного оружия Первой мировой, но больше всего его удручали занятия по физической подготовке – это не по заборам лазить в соседские сады за яблоками.

Их, семнадцатилетних, почти что с законченной десятилеткой, все-таки поберегли, разбросав по военным училищам. Те же, кому пришлось первыми заслонить собой Москву – и армейские, и столичные ополченцы, так и остались на полях сражений. Юре выпало пехотное училище, и к Новому, 1942, году новоиспеченный младший лейтенант отбыл на передовую. Хлебнул лиха досыта. Служил в разведке – пригодилось то, что хорошо бегал на лыжах и прилично знал немецкий, был и шифровальщиком, пройдя спецподготовку в Хабаровске после очередного ранения. Познал и горечь отступления, и ужас окружения, и томительное ожидание в обороне, ходил в наступление – и выжил после ранения, потеряв почти всех своих однополчан. Пять раз его возвращали к жизни в госпиталях и… заштопав, вновь отправляли в пекло. Под Будапештом казалось, что такого ада ему больше не пережить. Обидно было умирать в марте 1945-го – война-то кончается! Но опять отделался ранением. И выжил!! Надеялся, что после Победы сразу демобилизуют. Но поговаривали, что самых молодых могут командировать на Дальний Восток воевать с самураями.

Однако с Японией справились и без него, а Юра оказался военным комендантом в Станиславе, под Львовом, где пришлось повоевать с «лесными братьями», которые зверствовали на этой земле, не щадя никого. Орден Красной Звезды он получил именно там. И все же мысленно он видел себя уже на гражданке. Все его сослуживцы ждали увольнения в запас, строя планы на мирную жизнь. Юра уже написал домой, что его обещали отпустить вскоре после Нового года. Он видел себя идущим по поселку в распахнутой шинели и в кубанке набекрень, из-под которой выбивается задорный кудрявый чуб, а прохожие оглядываются на его поблескивающие на груди награды и восторженно ахают. И может, кто-то из ребят вернулся… И, конечно, школьные подружки посмотрят на него уже не как на мелочь пузатую… Но вот теперь возникли новые обстоятельства… Сообщить родителям о его скороспелой женитьбе или огорошить их на пороге дома?

Родные у Юры непростые: папа, сын известного московского парикмахера, которому в числе немногих евреев было даровано царским указом право покинуть черту оседлости и поселиться в Москве, рано остался сиротой. После пятого класса петербургского реального училища он вынужден был сам зарабатывать на жизнь репетиторством, трудился корректором в разных типографиях, где и напитался революционными идеями, а в 1918 году поступил на курсы Реввоенсовета и четверть века прослужил в органах. В Гражданскую воевал в Первой Конной, в 20-е годы работал в ЧК в Киеве, на Дону и Кубани, а затем выполнял спецзадания в Германии, Дании и Персии. В 30-е – 40-е работал в ОГПУ Белоруссии и Москвы, а затем его назначили одним из руководителей Дмитровлага, строившего канал Москва-Волга. Пришлось ему поработать и помощником прокурора Москвы, и юридическим консультантом в Раменском. Когда началась Отечественная война, вступил добровольцем в истребительный батальон, но к концу 1941 года его призвали управлять лагерями – в Заполярье, затем в подмосковных Люберцах. После войны, в конце 1945-го, он вышел на пенсию по инвалидности и депутатствовал в своем районе. Мама Юры – бывшая курсистка, была типичной женой военного – куда он, туда и она. К тому же они евреи. Как и сам Юра. А невеста – русская.

Их быстро расписали, и Зойка приобрела новую звучную фамилию. Правда, больше ничего. Они по-прежнему жили врозь, ожидая решения Юриной военной судьбы. Наконец в начале марта его демобилизовали, и они стали собираться в дорогу. Зойке выдали в институте справку для перевода в московский профильный институт и последнюю стипендию. «Знающие» люди посоветовали им закупить в предместье Львова на все наличные деньги яблок, которые, по их словам, в голодной Москве «оторвут с руками». Ящики с этими несчастными фруктами они потом выкидывали по дороге по мере их гниения в душном общем вагоне – поезд в Москву не спешил, подолгу останавливаясь у каждого столба. Время в пути молодые даром не теряли, сочиняя «легенду» происхождения новоиспеченной жены. Так ее уральские рабоче-крестьянские родители в одночасье сделались трудовой интеллигенцией, чтобы хоть немного соответствовать новым родственникам. Им и в голову не приходило, что Юриному папе не составит большого труда выяснить истину.