Илона Якимова - Белокурый. Король холмов

Лэрд Лиддесдейл, уже в дублете нараспашку, разгоряченный долгим днем, собственной неоспоримой и впервые примененной властью, изрядно хмельной от выпитого за день – хотя умел пить, не валясь с ног и сохраняя приличную ясность сознания – прошел через двор, где трезвыми стояли в карауле только люди Бинстона, а гости спали вповалку, завернувшись в пледы, миновал холл для кинсменов, вошел во второй холл, где кое-кто еще сидел за столами, хотя служанки и прибирали объедки, и подтирали лужи вина и эля. Граф Босуэлл замер на мгновенье, прищурясь, наблюдая за их работой, решая, не стоит ли умерить разборчивость именно сегодня, когда со стороны кухонь скользнула мимо какая-то тень в юбке… молодая женщина успела бы пройти незамеченной, если бы не порыв сквозного ветра по стене, который бросил на нее пятно красноватого света от чадящего факела. И тотчас Белокурый схватил ее за руку – она слабо ахнула, оказавшись лицом к лицу с красавцем-хозяином, и уронила на пол кувшин молока, который несла наверх, в господские покои. Белое пятно поползло лэрду под ноги, но впиталось в затоптанный к вечеру тростник, измятую таволгу.

Она была юна и довольно миловидна, глаза расширены скорей от внезапности его жеста, чем от страха, большие, слегка овечьи голубые глаза, густые пшеничного оттенка волосы… какая, в сущности, разница? Патрик Хепберн возвышался над ней больше, чем на голову, стоял так близко, что она чувствовала исходящее от его разгоряченного молодого тела тепло; от лэрда ощутимо несло виски, руки его прошлись от талии дамы и выше, уверенно легли ей на плечи…

– Ты… как тебя звать? Ты меня хочешь?

– Мэри… конечно, ваша милость!

Это «конечно, ваша милость» сопровождало его еще и следующие четверть века, и здорово испортило ему самомнение, разумеется, но, видит Бог, по молодости он же еще их спрашивал! Мог бы просто завалить на спину.

– Ты девица?

– Н-нет… ваша милость.

Поутру оказалось, что она – камеристка и воспитанница грозной леди-бабушки, и старая графиня Босуэлл отбыла домой в ярости, но это и поутру не сильно-то волновало Белокурого, не то, что уж теперь. Теперь его разрывало на части от похоти, голова слегка кружилась от выпитого, и он прижал молодую женщину в нише стены, целуя грубо, почти жестоко. Она не сопротивлялась даже для виду, напротив, была тепла и податлива, несмотря на невинное личико, и граф едва не приступил к делу тут же, где и настиг добычу. Но обернулся не на звук, а, скорей, на присутствие живого существа – по залу и до сих пор бродило изрядное количество нетрезвых гостей, и большая часть из них была занята тем же, что и хозяин – укрощением доступных служанок Хермитейджа… Он обернулся и поймал спокойный взор отчима, увидел мелькнувший край плаща матери – Максвеллы провожали своих женщин в гостевые покои Караульни, в Южной башне – Роб Максвелл ухмыльнулся ему паскудно, с пониманием, и блондинка быстро укрылась на груди у Босуэлла… а потом глаза сестры резанули его по лицу, широко распахнутые серые глаза, полные такой глубокой обиды, почти боли, что он даже слегка протрезвел… надо будет спросить Джен завтра, что стряслось, кто посмел ранить ее словом ли, делом… но мать и сестра, взмахнув юбками, быстро исчезли, поднимаясь по лестнице, а граф взял свою случайную даму за руку, потянул за собой наверх, в покои хозяина. Огромное преимущество быть лэрдом – не приходится приглашать свою избранницу в темные кусты или сырую канаву, чтобы получить хоть видимость уединения в минуту нежного союза. К моменту, когда они преодолели все эти бесчисленные ступеньки, множащиеся особенно быстро, когда ты нетрезв, лэрд был уже каменный до боли в том месте, которым следует доставлять удовольствие даме, а потому, не церемонясь, нагнул Мэри над постелью, закинул юбки ей на пояс, не утруждаясь ласками, распустил шнуровку гульфика и вторгся в женщину, которая вскрикнула от неожиданности натиска и от величины орудия… о да, вот оно… Господи, благослови их всех, и шлюх, и добродетельных, и девиц, и вдов, и неверных жен, и праматерь Еву – в первую очередь, за то, что сделала познание добра и зла столь сладостным… виски еще туманил сознание, жар в крови возрастал, Патрик проникал в любовницу размеренными, острыми, сильными выпадами, до самой женской сути, та вздыхала, кусала губы и поскуливала так, словно ее драли черти в преисподней:

– Ох, ваша милость… ох, полегче, Царица Небесная!

– Заткнись, Мэри! Не Богоматерь пособляет совокупляться… какая же ты узкая, девочка… и атласная внутри!

– Ваша милость, только не останавливайтесь, красавчик мой сладкий… ох, берите меня еще!

Мольба излишняя, право слово. Кровь, власть и женщина, которая отдается тебе со страстью – только это и позволяло Патрику Хепберну чувствовать себя по-настоящему живым, по-настоящему в настоящем. То были его моменты подлинности, дающие труд телу и умиротворение сердцу. Бедняжка Мэри закричала в голос уже безо всякого стыда, когда граф бросил ее на постель, продолжив входить сзади все жарче и злее, она уже не могла понять, где смешивались в ней наслаждение и боль, и желала умереть прямо теперь, чтобы отправиться в рай, где наверняка снова продолжится это неумолимое, греховное движение жезла внутри ее тела, так невыносимо возносящее к небесам. Грудь ее, выскользнувшую из корсажа, терзали изящные сильные пальцы, на одном из которых загорался и гас фамильный рубин Босуэллов – в такт наносимым ударам…

Йан МакГиллан, расслышав характерные звуки из покоев лэрда, поставил у закрытой двери поднос с едой, а сам опустился на пол, скрестив ноги, на ледяном камне лестницы, деловито достал правильный камень, вытащил из-за голенища сапога скин-ду… после всех упражнений сегодняшнего дня молодой Босуэлл заснет, как убитый, а у лэрда нет еще привычки спать вполглаза, такой полезной в этих краях. Сколько тут было случаев, когда проспавшиеся первыми гости вырезали подчистую еще хмельных и сонных хозяев. Когда на винтовой лестнице раздались тяжелые шаги, под рукой МакГиллана, не изменившегося в лице, тихо звякнул короткий арбалет. Но то был Уилл Ролландстон, проверяющий посты и порядок по Караульне. Патрик Болтон оставался в зале, распоряжаясь размещением особо пьяных и буйных гостей. Лэрд Лиддесдейл спит, а эти двое не будут спать всю ночь. Лорд Уильям заметил Йана, кивнул, потом свистнул вниз по лестнице – из нижнего яруса тотчас явился Оливер Бернс с парой своих ребят, расположился тут же на лестнице, чуть ниже МакГиллана. Винтовая лестница – коварная штука, и всего нескольких человек хватит ее отстоять, если что…

Над Караульней Лиддена, в храпе, шопотах, последних нетрезвых выкриках стояла черная приграничная ночь. Йан МакГиллан прислонился спиной к стене, подоткнул под себя плед и со вкусом протянул лезвие кинжала по точильному камню.