Илона Якимова - Белокурый. Король холмов

– Гляди! – сказал ему Болтон еще на подъезде к Бранксхольму. – Вот это и есть – настоящее золото Долины…

Не тот богат в Приграничье, у кого есть звонкая монета – монету не опустишь в пустой желудок, а тот, у кого действительно много скота. Скот – это жизнь. Это мясо и кровь, и это потаж, и сыр, и молоко, и кожа, и шерсть, и сукно – и даже замена оконных стекол! Оконные стекла бережливый сэр Уолтер держал только в личных покоях и еще – в самых парадных гостевых, в остальных окна были затянуты от сквозняков затертой до прозрачности, дубленой коровьей шкурой. А вот стада его ревели в загонах, на зачищенных в лесу полянах, и было этих стад несметно – не сосчитать. Стада приумножались и рассеивались, закалывались, поедались, дарились, раздавались в голодный год кинсменам, уворовывались с другой стороны границы, а, подчас, и у более слабых соседей. С Бранксхольмом боялись связываться и свои, и сассенахи, сам сэр Уолтер не боялся связываться ни с кем, и с равным усердием запускал лапу в любой подвернувшийся кошель. Каждый День перемирия в Картер Бар, когда шотландские и английские лорды-хранители совместно разбирали прегрешения приграничных рейдеров с обеих сторон, становился для сассенахов днем головной боли именно из-за Уота Вне-Закона, прозванного так в том числе и за то, что жаловаться на него было решительно некому, не ему же самому, как смотрителю Лиддесдейла? Для жалобщика, чтобы взять свои обвинения и улики обратно, бывало достаточно увидеть, как сэр Уолтер только появляется на судилище – кому захочется получить деньгами за украденную корову, чтобы на обратном пути домой по чистой случайности лишиться жизни? «Клевещут», – отвечал сэр Уолтер взбешенному лорду Дакру, пожимая плечами, протирая клинок рукавом своего старого стеганого дублета. – «Ибо злых и завистливых довольно под солнцем, так оно и в Писании сказано». И улыбался. Улыбка у него была такая, что почти у всякого по спине отчего-то проходила изморозь.

Это был странный характер, цельный в своей противоречивости и сложный во мнимой простоте. Бесстыдный, наивный и по-детски простодушный в каких-то своих поступках, во всем остальном Грешник Уот был жесток и интуитивно коварен, как всякий дикарь. Уолтер Скотт Бранксхольм-Бокле был рожден от кровной вражды и ею вскормлен, ныне же питался ею сам и питал ее собой. С фаталистическим равнодушием он, как данность, принимал возможность самому сгинуть в финале этой вражды, хотя, по его мнению, Керры должны были все-таки сгинуть раньше – во всяком случае, он прилагал к этому все усилия. Белокурый не обманывался насчет подписи Уолтера Скотта под бондом и его обещанной дружбы, но уж лучше было получить от Бранксхольма хотя бы невмешательство в свои дела, чем его подлоги, каверзы, подножки, ловушки, обманки и прямое вредительство. А кроме Скоттов, рода многочисленного и сварливого, под рукой Злобного Уота ходила еще и орава Эллиотов – потомственные копьеносцы Бранксхольма-Бокле, они жили по своим законам и со своим лэрдом, но признавали верховным вождем Уота Вне-Закона. И, что особенно настораживало Босуэлла, их не было в день его торжества в Хермитейдже.

Лорд Болтон думал о том же:

– От того, как мы договоримся с Уотом, – вещал он, мерно покачиваясь на галлоуэе, – зависит очень даже многое. Он тут – изрядному числу молодчиков голова, не только своей фамилии. Это даже и хорошо, что мы едем в Бранксхольм со всей-то собранной с Долины арендной платой. Если Уот будет в духе, оно ничего. Если нет, то рента – такая превосходная приманка на обратном пути, особенно теперь, когда ушел Ролландстон, когда наших стало меньше… сам Уот мараться не станет, но ищеек может и выслать вслед.

– То есть, на нас нападут?

– Само собой! – жизнерадостно согласился Болтон. – Запомни, племянничек, самое удобное – это когда враги приходят к тебе сами, а не когда ты за ними гоняешься… вот сразу и узнаем, на кого пойдем в рейд другим разом.

Уолтер Скотт Бранксхольм-Бокле был в духе.

Это было понятно по той позе, в которой он поджидал Хепбернов, стоя на входе в главную башню Бранксхольма – расслабленной и одновременно исполненной силы, и одна рука сэра Уолтера, как всегда, находилась на рукояти поясного кинжала. Невысокий, сухощавый, жилистый, облаченный в свой лучший наряд – черного сукна дублет, расшитый цветами чертополоха, который почти наверняка был еще и простеган со стальными пластинами внутри, короткие штаны, высокие сапоги, почти новые, хотя и слегка заляпанные грязью – Злобный Уот уже объезжал нынче с утра свои глухие владения – боннет, лихо сидящий на коротко стриженных, начинающих седеть волосах, и яркий черно-белый плащ, в цветах Скоттов Приграничья, заколотый на плече брошью с сохатым и латинским «Amo!» – сэр Уолтер представлял собой фигуру не только весьма живописную, но и гордую своей неизменной удачливостью, и предупреждающую всякого, прибывающего к главе семьи Скотт, о должной осмотрительности. Караульные, рассеянные в лесу, пропускали в чащу всякого, но лэрд бывал извещен о гостях значительно раньше, чем сами гости хотя бы догадывались, что за ними следят. Это напоминало путешествие к сказочному великану – далеко не все смогли вернуться обратно, на опушку леса, однако местный лэрд овладевал своей жертвой не посредством громадной физической силы, а умом, хитростью, изворотливостью, хладнокровием и жестокостью. И змеиным языком – ибо переговорить просторечного на первый взгляд сэра Уолтера удавалось немногим. Бранксхольм-Бокле улыбался – на его живом, подвижном лице эта улыбка рассыпалась на несколько мелких, перетекающих из прищуренных серых глаз по тонкому шраму на виске во впадину под скулой, в густые рыжеватые усы, очерчивающие рот и подбородок, в уголок узких губ, сложенных почти всегда с изрядным ехидством. Из этой мерцающей усмешки порой трудно было понять, веселится ли Уолтер Скотт в самом деле, или уже оскал матерого волка перед броском обнажает его белые, хищные резцы.

Скотты до известной степени были олицетворением всей приграничной Шотландии, ибо что может быть одновременно общего и при том определенно личного для шотландца, кроме этой фамилии – Скотт? Бесстрашные, буйные, коварные, мстительные, отходчивые, гостеприимные, щедрые – из тех, кто и как друзья, и как враги запоминаются надолго. И твердыня Бранскхольм отражала собой все лучшие и худшие черты рода и его вождя. Обширный внутренний двор, обнесенный барнекином высотой не менее, чем в три человеческих роста, заключал в себе амбары, кухни, кладовые, дом для слуг и кинсменов, птичник, овчарню, свинарник, конюшню, кузню. Сам барнекин по каждой стороне снабжен был деревянными балконами на внутренней части стены, позволяющими лучникам и арбалетчикам вести стрельбу по нападающим, находясь в относительной безопасности. Ворота в барнекин изготовлены из тесаных дубовых досок на массивных железных скрепах, и могучая кованная решетка, подтянутая кверху на цепях, щерила клыки на подъезжающих. Сейчас ради дорогих гостей ворота были распахнуты настежь, и волынщики по обеим сторонам огромных створок заводили приветственный пиброх Скоттов, но дружелюбия твердыне Бранксхольм это никак не прибавляло.