Андрей Зимин - Жизнь во благо. Воспоминания человека-легенды

Окончанием «Большого террора» можно считать сентябрь-ноябрь 1938 года, когда Н. И. Ежов был смещён с поста руководителя НКВД и впоследствии сам расстрелян как «враг народа». После этого СНК СССР 17 и ЦК ВКП (б) 17 ноября 1938 года приняли постановление о запрете органам НКВД и прокуратуры проводить какие-либо массовые аресты и выселение граждан. Были ликвидированы и внесудебные «тройки», созданные особым приказом НКВД СССР.

Вместе с тем репрессии в Советском Союзе, хотя и в меньших масштабах, продолжались практически до смерти И. В. Сталина в 1953 году. Нередко они насилии характер целенаправленных кампаний (так называемые Еврейское дело, Дело врачей и т.п.).

Самое, наверное, значительное, что осталось в моей памяти о предвоенном периоде, да и о войне, – это то, что жизнь в ту пору была очень тяжёлой. И голодной, и холодной. Тогда практически все заводили маленькие огородики, выращивая на них летом хоть какую-то снедь. В основном картофель. Тем и кормились.

Нашей семье в этом смысле не повезло. Земля, на которой стоял наш дом, где мы тоже пытались хоть что-то вырастить для еды, явно была неплодородной. Сплошной песок. И удобрений тогда взять было негде. Даже навоз был в дефиците. Как говаривал в ту пору отец, перефразируя известную русскую пословицу, «сколько посеяли, столько и собрали».

Поэтому в выходные дни мне вместе с ним часто приходилось заниматься заготовкой торфа, чтобы было чем топить печь. Уходили километров на пять-шесть от посёлка, где жили. Таскали торф домой в корзинках да на тачках-тележках. Лошадей-то и подвод в посёлке ни у кого не было. Так вот и жили.

Но самое тяжёлое время наступило в начале 1943 года. Начался голод. Это я хорошо помню. Мне тогда было уже тринадцать лет. Какое-никакое пропитание семье, особенно зимой, приходилось добывать, ходя по деревням и меняя на еду самые разные вещи.

Память чётко сохранила о том периоде одно страшное воспоминание. Однажды, в феврале 1943-го, отец сказал: «Собирайся, сынок, да одевайся потеплее. Поедем поменяем что-нибудь на картошку».

От Высоково до Балахны, что в пятнадцати километрах к северу от того места, где мы жили, доехали на поезде. Потом пешком. Перешли по льду Волгу и, продвигаясь по направлению на юг, придерживаясь левого берега реки, на протяжении километров двенадцати обходили все деревни подряд. Причём весьма удачно. Смогли набрать довольно много картошки, отдавая за неё всякую всячину из нашего домашнего скарба: у отца мешок да у меня какие-то саночки, что с собой брали, тоже полные картошкой.

И тут, когда уже собрались возвращаться назад, в Балахну, местные жители посоветовали идти другой дорогой. Мол, что возвращаться назад почти пятнадцать километров? Да потом ещё столько же на поезде ехать до дома? Тут дорога есть прямая до посёлка Копосово. Мы, деревенские, дескать, всегда по ней на базар туда ездим. Всего-то, мол, километров восемь. А от Копосово до нашего Высоково совсем рядом – километра три, не больше.

Подумал отец, подумал и решил идти этим коротким путём. Всё почти в три раза ближе. Так и двинулись мы по указанной нам дороге. Хотя, скорее, по сути, это была просто хорошо утоптанная тропинка, которая к тому же еле-еле угадывалась под снегом. Ну да ничего. Время было всего где-то около двух часов дня. Успеем засветло, казалось нам.

Да вот беда – через два-три километра пройденного нами пути сильно завьюжило, а к вечеру ещё и мороз усилился. В общем, как говорится, ни зги не видно. Чем дальше, тем больше становилось ясно, что с пути мы сбились. Шли каким-то кустарником. Стали появляться овраги. Часов через пять-шесть, когда совсем стемнело, и отец, и я полностью выбились из сил. Хорошо хоть часам к девяти вечера пурга стихла. Небо прояснилось. На нём стали хорошо видны яркие звёзды, по которым уже можно было попытаться сориентироваться.

Уставшие, мы скатились в какой-то глубокий овраг, из которого никак не могли выбраться, окончательно выбившись из сил. Тогда папа предложил немного отдохнуть. Через какое-то время он начал засыпать, что на сильном морозе означало верную смерть. И тут я, сам-то уже полусонный, вдруг услышал какие-то голоса. Очнувшись, стал что было сил расталкивать отца:

– Папа, папа, проснись, голоса какие-то слышно!

– Да какие тут могут быть голоса, чудится тебе небось, – сквозь сон ответил он.

– Да нет же, нет, не чудится! Точно кто-то говорит! Голоса-то женские!

И я не ошибся. На наше счастье, мимо нашей ямы проходили на лыжах девушки-связисты, искавшие повреждение на кабельной линии, вышедшей из строя из-за бурана. Они были из зенитной части, что стояла вдоль берега Волги. Немцы использовали реку как ориентир для воздушных налетов на промышленные объекты Горького и Сормова. А наши прожектористы и зенитчики отражали эти атаки.

Так нам несказанно повезло. Замерзли бы, да и дело с концом.

Мы начали кричать. Девчонки кое-как вытащили нас из ямы. Рассказали нам, где мы находимся. Оказывается, мы долгое время шли вдоль Волги в противоположную от Копосово сторону. Река была в каких-то пятидесяти-ста метрах от нас.

Они сориентировали нас на небольшую землянку-сторожку, что стояла совсем неподалёку, где можно было отогреться. Дойдя до неё и просидев там в тепле пару часов, мы с отцом наконец-то пришли в себя. Сторож, охранявший колхозное сено, напоил нас кипятком, показал место, где можно перейти широкую в тех местах Волгу в направлении поселка Ляхово, где у отца жил один из его коллег по бригаде. Но при этом строго-настрого предупредил, чтобы мы шли четко на обозначенный им ориентир. Мол, в других местах промоин много, занесённых снегом. Можно провалиться.

Пошли. Время было уже около двенадцати ночи. Видимость очень плохая. Двигались строго след в след, на определенном расстоянии друг от друга. И тут отец попал в полынью. Хорошо ещё, сторож надоумил нас слеги 18взять да и промоина эта оказалась не сильно глубокой.

Тем не менее, когда мы дошли до Ляхово, мокрая одежда на отце, замерзшая на морозе, практически вся полопалась. Благо встретили нас там хорошо. Накормили, отогрели. Товарищ отца дал ему другую одежду. А рано утром – бегом к поезду. Надо было домой успеть, а потом отцу ещё и на работу. До станции-то километра три, да от неё до нашего Высоково на поезде ещё три.

В итоге всё сложилось, к счастью, довольно удачно. И домой успели завезти всю картошку, что наменяли, и на работу в понедельник утром отец не опоздал.

Только вот происшествие это с его ночным «купанием» не прошло бесследно. Вскоре он тяжело заболел. Его положили в больницу. Но болезнь развивалась стремительно, и 23 мая 1943 года отец умер…

Жить после этого стало ещё тяжелее. К тому же на руках у мамы остался мой девятимесячный брат Юра.