Нильс Хаген - С любовью. Ди Каприо

И Никита пошёл. А что ему оставалось делать? Без Спицы он был тем, кем, собственно, и являлся до неё, – никому не нужным студентом с подержанной бээмвухой.

Тюлень стоял, есенинским жестом обнимая ствол пальмы, и его чеканный профиль красиво озарял прожектор со спасательного катера, пришвартованного у пирса. Катер тоже должен был покинуть виллу около пяти утра вместе со спасателями.

– Привет! – сказал Никита. – Хороший вечер.

– Ночь уже… – меланхолично поправил его Тюлень. – Такси приехало?

– Какое такси?

– Что значит – какое такси? – меланхолические интонации в голосе Тюленя исчезли, теперь там явственно слышался лязг железа. – Я Спицу попросил заказать мне… Что, до сих пор нет? Ты… как тебя, Неон, да? Иди, позвони, или как тут у вас это делается? Прислугу попроси…

Никита глубоко вдохнул, сжал кулаки и выпалил:

– Увы, никак! Тут ночью нельзя вызвать за городом такси.

– Вообще? – Тюлень повернулся и выпучил от недоумения и негодования глаза. – Почему?

– Ну, тут этот… комендантский час, – соврал первое, что пришло на ум, Никита. – Камбоджийская граница же рядом. А знаешь, как раньше Камбоджа называлась?

– Как?

– Кампучия. Там людям головы мотыгами рубили.

Тюлень стиснул ствол пальмы так, что он захрустел, и простонал:

– Я хочу домой!

– Тебе надо расслабиться, – твёрдо сказал Никита и вытащил из-за пазухи приготовленную бутылку «Glenmorangie». – Всё будет хорошо.

– Не будет! – истерично выкрикнул Тюлень. – И я не пью!

– Пил же, я видел, – не согласился Никита.

– Это было до того, как он… – Тюлень бросил взгляд на освещённые окна виллы. – Как он… неважно!

– Конечно, неважно, – солидно подтвердил Никита, открутил крышечку и протянул бутылку. – Давай. Во все времена это – универсальный успокоитель. Выпьешь – и баиньки. А завтра будет новый день.

Он повторил слово «баиньки», сказанное до этого Спицей, машинально, но именно оно, произнесённое с успокаивающей, домашней интонацией, сыграло свою роль – Тюлень взял виски, вздохнул, как на съёмках – грустно и одухотворённо, – и профессионально присосался к горлышку.

Никита стоял и слушал бульканье виски. Судя по количеству булек, своё дело он сделал – после того как в Тюленя перелилась практически половина литровой бутылки, он просто обязан был вырубиться.

Но случилось непредвиденное. Оторвавшись от «Glenmorangie», Тюлень не глядя сунул бутылку Никите и размашистым шагом двинулся к дому со словами:

– А где там эти сладкие мальчики-тайчики?

Никита несколько секунд ошалело смотрел вслед Тюленю, потом сорвался с места и устремился за главной звездой, размахивая бутылкой.

– Стой! Ты куда!

– Отвали! – прорычал Тюлень и оттолкнул догнавшего его Никиту. – Я должен отомстить!

Он схватился за ручку двери, ведущей в холл со стороны моря, и тут Никита, отчаявшийся как-то остановить эту одержимую сексуальной манией тушу, ударил Тюленя «Glenmorangie» по затылку.

Бутылка, вопреки его ожиданиям, не разбилась, но Тюлень обмяк, кулём осел на плитку пола и распластался на ней, гулко стукнувшись лбом о кафель.

– Что ты наделал?! – заорал вдруг у него над ухом Подсос.

Никита не успел повернуться – твёрдый, как лошадиное копыто, кулак врезался ему в челюсть и отправил в длительный полёт через всю террасу. Оказалось, что Подсос давно проснулся и всё это время мучился из-за размолвки со своим «мужем». Он прятался в тени, наблюдая за Тюленем и присоединившимся к нему Никитой. И когда страдающая звезда устремилась в дом, решил перехватить любовника, но тут появился Никита с бутылкой – и накачанный Подсос вступился за Тюленя, нанеся роковой удар.

Пролетев через веранду, Никита под вопли Подсоса, пытающегося поднять любовника, врезался в танцующую Пихту и сбил её с ног. Пихта завопила так, словно её насилуют сразу десять тайцев, причём со слоном в придачу. На шум и крики из виллы выскочили проснувшиеся «оба-найцы» и не успевшая уехать тайская прислуга. В темноте все решили, что в дом пробрался вор.

– Это он! Держите его!! – вопила Пихта, после волшебного порошка сверкая в полумраке красными, как у вампирши, глазами.

– Убью!! – ревел очнувшийся Тюлень.

– Дайте мне! – вторил ему Подсос.

– Гаси баклана! – орал кто-то из «оба-найцев».

И что-то пронзительно верещали на своём птичьем языке тайцы, внезапно оказавшиеся со всех сторон и вцепившиеся в Никиту как минимум десятком рук.

– Таня!! – в отчаянии закричал Никита, понимая, что сейчас он никому ничего не докажет и случится непоправимое, но Таня уже уехала, и спасти его могло только чудо, которого не случилось.

Тайцы, надо отдать им должное, всё же не дали Никиту на растерзание звёздам отечественной эстрады и кино. Они как-то очень споро и сноровисто упаковали Никиту, попутно дав пару раз по шее, так, что он даже слегка поплыл, и утащили на катер. Катер зарокотал и отвалил от пирса.

Никита был уверен, что его везут в полицию, где всё и разъяснится, и даже несколько успокоился, тем более что похожие друг на друга, словно братья-близнецы, тайцы не предпринимали никаких попыток вступить с ним в разговор.

Обнаружив, что до сих пор сжимает в руке бутылку «Glenmorangie», в которой осталось как минимум пол-литра виски, Никита сделал приличный глоток, а следом за ним – второй и третий. Виски ударил в голову не хуже, чем кулак Подсоса, и вскоре Никита задремал, убаюкиваемый мерным покачиванием катера, бурчанием мотора и приятным теплом, разлившимся по всему телу.

Пробуждение обрушилось с беспощадностью ядерной бомбы. Голова раскалывалась, тело ныло, саднила обгоревшая спина. Было душно, солнце жарило немилосердно. На мгновение промелькнула нелепая мысль, что он, должно быть, умер и попал в ад. И Никита открыл глаза.

Разумеется, никаких чертей и котлов с кипящим маслом вокруг не обнаружилось. Просто шарашило злое утреннее солнце, а на него накладывалось не менее лютое похмелье.

Никита чуть пошевелился, осмысляя себя в пространстве. Он лежал на животе на обочине грунтовой дороги, а вокруг бодро шуршали джунгли. В голове некстати всплыл Сява, любивший по пьяни перевернуть вверх ногами гитару и, постукивая пальцами по деке, как по барабану, – на большее его музыкальности не хватало, – орать дурным голосом похабные частушки:

Додумав до этого места, Никита опасливо поглядел на «кое-что ещё, чему торчать не надо» и почувствовал, что, видимо, до этого момента всё ещё был пьян, потому что вот теперь начал трезветь. Нет, его «кое-что ещё» не торчало, оно было целомудренно прикрыто плавками. Вот только кроме плавок на Никите не было ничего. Разве только ещё один носок на левой ноге. Причём чужой – красного цвета и не его размера.