Юрий Киселев - БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Белой акации гроздья…

Подойдя к дверям, Петр гаркнул: «Расступись!» Я в свою очередь: «Дорогу красному борщу! Обварю!» Народ расступился, а какой-то студент, по петлицам – универсант, вслед поинтересовался:

– А почему красный?

– А потому что со свеклой! – огрызнулся Петр и, обернувшись ко мне, прошипел: – Еще бы «большевистский» сказал!

Борщ оставили на входе у дежурного, предупредив, что прислан женой полковника Мартынова, дабы опять не подумали, что он с каким-нибудь ипритом или льюизитом, и спросили, к кому нам обратиться. Дежурный неопределенно махнул рукой. В коридорах толчея, но спросить не у кого, а те, у кого спрашивали, отвечали – запись добровольцев в электротеатре. Мы буркали, что мы не добровольцы. Наконец увидели объявление, что собрание офицеров Московского гарнизона в Сборном зале.

– Идем, заодно увидишь, – сказал Петр. – С нашим Столовым не сравнить, но неплох.

У дверей переминалось несколько юнкеров. Мы заглянули, но и в зале одни юнкера. У стола стояли три офицера, а со стола что-то с пафосом вещал какой-то генерал.

– А где ж офицеры собираются? – спросил Петька.

– Офицерское собрание в три, – ответил юнкер, любопытно глянув на наши тельники.

– А здесь что? – спросили мы.

– Митинг.

Мало их было на передовой! Петька повел меня дальше, сказав, что каптенармус 3-ей роты знает его с малолетства, когда отец его еще за ручку в училище приводил. Какой-то лесенкой мы спустились в ротный цейхгауз. Пожилой каптенармус встретил нас, вернее наши тельники, недоуменным взглядом.

– Не признаете, Иван Василич? – улыбнулся ему Петька.

В глазах каптенармуса что-то затеплилось:

– Петя? Петя Мартынов? Ты? – просиял он. – Ну… Ну… Ну ты хорош! А вымахал-то, небось отца перерос! Про Алешу ничего?.. – спросил он, хотя знал, что ничего, и перевел разговор: – Молодцом, училище не забываешь. А что ж ко мне ни разу не заглянул? Ну да я не в обиде, Анна Иванна захаживает, знаю про тебя. Товарищ твой?

– Ага, Андрей. С первого дня в одной роте.

– Еще годик – и мичманы? – улыбнулся каптенармус.

– Нашу роту уже произвели, ускоренный выпуск. А нас ни через годик, ни через…

– Господи Боже мой! Позвольте, чем же вы провинились?

– Отказались присягать Временному правительству.

Каптенармус смутился: быть после февраля монархистом стало небезопасно.

– Весь в отца! – сказал он фальшивым голосом. – Алеша был бы жив, тоже, верно… – И с притворной бодростью поправился: – А Господь его ведает! Может статься, и жив…

Видя его неловкость, Петр поспешил сменить тему, сказав, что мы с передовых позиций, опыту поднабрались и могли бы быть полезны, но не знаем, к кому обратиться.

– С точностью не скажу, такой кавардак царит! – покачал головой капер. – Знаю, что формированием рот вроде как занимается начштаба округа полковник Екименко.

– Вот те на! – огорчился Петька и пояснил мне: – Штаб на Пречистенке, рядом с домом! А мы сюда поперлись…

– И правильно, что сюда, – улыбнулся каптенармус, – оперативный штаб у них здесь. Канцелярия где – помнишь? Он там и сидит.

– О! – обрадовался Петька. – Тогда, Иван Василич, просьба: нам бы патрончиков. Мне для нагана, а Андрюхе для браунинга.

Каптенармус на миг смешался, затем уточнил у меня калибр:

– «Девятка»? Знатная вещица! – Он суетливо вышел, скоро вернулся, пряча что-то за спиной и вручил нам по коробке патронов. – Живо по карманам! – И пока мы рассовывали, он, поглядывая на дверь, пояснил: – Эти только для офицеров, увидят – нагоняй получу. – И саркастически усмехнулся: – Правда, они отчего-то разом подали рапорта о болезни. А то вообще нынче не явились.

– Эпидемия храбрости, – хмыкнул Петр.

– Не иначе, – хихикнул коптенармус. – Ну, с Богом, гардемарины!

Петр повел меня в канцелярию. В первой комнате штабс-капитан, видно, адъютант, тюкал двумя пальцами на Ундервуде. Когда нужная буква исчезала, он блуждал глазами по клавишам, пока та не возвращалась. Мы спросили, где сидит полковник. Он, не отводя взгляда от машинки, кивнул на дверь во вторую комнату. Мы постучали и вошли.

Полковник сидел за столом, подперев голову руками, и устало твердил горячившемуся перед ним офицеру: «Обходитесь своими средствами». Когда офицер вышел, мы хотели представиться, но тут стремительно вошел другой полковник, высокий, импозантного вида. Не в пример начштаба он был энергичнен, подтянут, небольшие усики над твердым ртом и аккуратно причесанные на пробор волосы. В нем было обаяние мужественности и благородства. При виде его начштаба подобрался, сел прямо и изобразил улыбку:

– Присаживайтесь, Леонид Николаич, рассказывайте. Чем порадуете?

– Рассиживаться недосуг, благодарю. Отряд мной сформирован. Решено назвать: «Белая гвардия».

– У них Красная, а у нас, значит, будет Белая? Недурно, недурно…

– У них жажда крови, а у нас чистота помыслов, – отвечал полковник и напористо продолжал: – Мне совершенно необходимы два-три офицера и хотя бы десяток юнкеров.

Лицо начштаба моментом потускнело.

– Нету-с, голубчик, Леонид Николаич. Случись, кто из офицеров подойдет – они ваши. А юнкерами я не распоряжаюсь, это к начальнику училища…

Едва полковник вошел, мы с Петром разом сообразили, что не начальник штаба, а именно этот полковник нам и нужен, и только ждали случая заявить о себе. Петька кашлянул, за ним я, дважды. Оба офицера оглянулись.

– А это что за анархисты? – весело обратился к нам вошедший, имея в виду тельники.

– Никак нет, господин полковник! – отвечал я, намереваясь представиться, но Петька меня опередил, назвав себя, а затем и меня, как будто он старший.

С глазу на глаз я бы вставил ему фитиля, но и признать смолчав его старшинство тоже не годилось, и я, не сморгнув глазом снова представил нас, но в обратном порядке:

– Гардемарин Иевлев и гардемарин Мартынов.

Полковник, верно, понял меня и, глядя на нас смеющимися глазами, представился:

– Полковник Трескин. Ныне состою при Его Императорского Величестве Великом Князе Михаиле Алексаныче Романове.

От явно высказанной полковником приверженности монархии, начштаба заерзал, да так, что я испугался, как бы под ним не развалился стул.

– Прибыл в Москву на лечение – и вот такая катавасия, – тем временем невозмутимо продолжал Трескин и спросил с улыбкой: – А какими ветрами занесло сюда гардемаринов? Никак бриг «Наварин» снялся с якоря в Столовом зале и вошел в устье Москвы-реки?

Я удивился, откуда сухопутный полковник знает о полуразмерной модели брига, что установили в Столовом зале Корпуса в честь Наваринского сражения, и Трескин, глядя на наши удивленные физиономии, рассмеялся.